Мысли вслух на Деян 4:13-21

Как, вероятно, многим из нас знакомо происходящее в сердцах книжников и старейшин, заседающих в синедрионе. Увидев чудо, они, закрытые и не готовые воспринять его, как дети, вместо хвалы сразу включают рассудок, оценивая, как может это чудо им навредить или помочь. И рассудок не медля приказывает выгнать Петра и Иоанна из синедриона, дабы те не услышали их разговора. Уже сейчас хочется прикрыть нечистую совесть. Но чудо остается чудом, мало того — за окном ликует народ, «прославляя Бога за происходящее». И какая же в этом всём польза? Гораздо спокойнее и безопаснее, когда народ смирно слушает, не подвергая сомнениям никакое твое слово. Эти люди (старейшины) прекрасно понимают, что человек, движимый Святым Духом, слушается только Его и не будет думать об их благополучии, авторитете и «правде». Боясь массовой охваченности Духом, они пытаются пресечь «на корню» это явление, понуждая Петра и Иоанна молчать. Но Дух «дышит» (см. Ин.3:8), и верные Господу апостолы уносят в сердцах Его искры, чтобы делиться ими с теми, к кому пошлет их Господь и кто захочет Его принять.

Всё-таки потрясающе упорство старейшин и книжников. Они сами говорят прямым текстом, что Пётр и Иоанн совершили явное чудо — и тут же запрещают им говорить о Том, Чьим именем это чудо совершено. В каком-то смысле это делается для собственного спокойствия: если апостолы не будут говорить об Иисусе, всё потихоньку рассосётся и забудется — и книжники сами смогут забыть, что был такой Человек, и не думать о том, что же всё-таки значит Он для них, что говорит Он каждому.

Сегодняшнее чтение поднимает одну из важнейших в Библии тем — тему свидетельства. И первое, что бросается в глаза: подлинное свидетельство всегда есть свидетельство о факте, в данном случае — о факте совершённого апостолами исцеления (ст. 9 – 10). Именно факт становится неопровержимой основой свидетельства. Но он же становится и причиной беспокойства религиозных властей, которые видят угрозу не во мнениях или взглядах апостолов, а в самом факте (ст. 13 – 18). На первый взгляд, такое отношение к фактам выглядит как минимум странным, и странным прежде всего своей недобросовестностью: речь ведь в данном случае идёт не об объяснении происходящего, которое, как и всегда бывает в таких случаях, можно было бы объяснить по-разному, а именно о попытке замолчать сам факт, притом факт, уже известный, как минимум, всему городу. И всё же представители храмовой верхушки полны решимости запретить апостолам свидетельствовать о том, что уже известно всем. И неудивительно: ведь свидетельство о факте исцеления для них неотделимо от свидетельства о другом факте — о том, что казнённый по инициативе религиозных властей Иисус - действительно обещанный Богом Мессия, а Царство уже вошло в мир, преображая его (ст. 8 – 12). И апостолы не могут свидетельствовать иначе: ведь для них исцеление — всего лишь одно из проявлений Царства, так, что, говоря об одном, невозможно не упомянуть и о другом. Но именно об этом «другом» представители религиозной власти слышать не хотят. Конечно, отчасти такое нежелание связано с тем, что для храмового священства в евангельскую эпоху был характерен известный религиозный скептицизм: его представители, как правило, не верили ни в мессианскую перспективу, ни во всеобщее воскресение. Но были и другие, религиозно-политические соображения: проповедь апостолов была нежелательна ещё и потому, что она могла бы привести к рождению в народе нового движения, уже никак не подконтрольного Храму. Такое отношение было вполне естественным: для людей, не верящих в Царство, всякий разговор или тем более свидетельство о нём кажутся в лучшем случае опасным заблуждением, в худшем же — сознательным обманом, за которым, как им представляется, всегда стоят далеко идущие политические или религиозно-политические цели. Конфликт в данном случае был неизбежен, и сами апостолы, равно, впрочем, как и их единомышленники, прекрасно это понимали (ст. 23 – 30). Казалось бы, речь шла о власти религиозной, которой проповедь Царства не должна была бы быть страшна так, как могла она быть страшна власти светской. Но религия и Царство — далеко не одно и тоже, и Царство так же не вмещается в рамки религиозных институтов, как не вмещается оно в рамки светской власти. И неудивительно: ведь Царство, принимая и вмещая в себя мир, отторгает его ограниченность. Всякую. И светскую, и религиозную.

Апостолы не устрашились угроз Синедриона и молят Бога дать им смелость возвещать Благую Весть. Многие из них впоследствии умрут мученической смертью и станут примером для многих тысяч мучеников-христиан. Смелость, о которой они просят, не имеет никакого отношения к готовности совершить безрассудный поступок. Для апостолов Божья воля — гораздо реальнее и существеннее всех угроз противников Христа. Таким образом, христианская смелость напрямую связана с верой — полнотой жизни в воскресшем Господе Иисусе. Чем сильнее эта вера, тем очевиднее для человека, что никакие угрозы не могут сравниться для него с блаженством, счастьем, которое дает Христос. И наоборот, страх потерять жизнь, имущество, работу, дружбу, которым все мы в той или иной мере страдаем, ставит под вопрос реальность нашей веры...

Те, чьё отвержение Христа не было осознанным, кто кричал «распни!» по неведению или же поддавшись «синдрому толпы», принесли покаяние и уверовали. Но те, кто выносил Христу приговор, раскаиваться не намерены, теперь они взялись за Его учеников. Так по следам Учителя начинался крестный путь апостолов.

Лука отмечает, что на допросе у первосвященников Петр отвечал, исполнившись Духа Святого, его речь не результат человеческих усилий оправдаться, но наступательная проповедь, вдохновлённая свыше, свидетельство о Христе перед теми, с кем, по нормальным человеческим соображениям, говорить бессмысленно. Но Бог раскрывает, что многие ситуации, кажущиеся нам бессмысленными, не обязательно таковы.

Видимо, было необходимо, чтобы слова о том, что нет другого имени... которым надлежало бы нам спастись, кроме имени Иисуса, были чётко сформулированы и произнесены в присутствии Его убийц. Сила Святого Духа, полученная Петром, такова, что всесильный синедрион не рискует расправиться с апостолами и предлагает им сделку: «всего-навсего» не говорить о Христе. Но в ответ Петр произносит слова, которыми веками будут вдохновляться христиане, отказывавшиеся подчиняться несправедливости: справедливо ли пред Богом — слушать вас более, нежели Бога?

В итоге апостолы одержали победу. Одержали не силой и не в героической схватке, а верностью Христу и мирным стоянием в правде.

Заявление о том, что исцелённый был исцелён именем Иисуса, было достаточно смелым. Дело в том, что, когда речь шла о священных именах, яхвисты вообще и иудеи в частности всегда были достаточно осторожны. В иудаизме осторожность эта дошла до того, что имя Яхве, например, вообще запретили произносить вслух, чтобы невзначай не произнести его попусту и не нарушить тем самым третью заповедь Декалога. И если говорить об исцелении, то исцеление было возможно только именем Божьим. Заявление о том, что именем Иисуса возможно исцеление, фактически означало, что Его имя приравнивается к Божьему имени, включается в число священных имён. Конечно, имя «Иисус» (точнее, «Йешуа») включает в себя имя Яхве, но все понимали, что речь идёт не о том. Именно поэтому представители храмовой верхушки и были озабочены. Ведь, говоря об исцелении именем Иисуса, апостолы тем самым фактически декларировали не только мессианство Иисуса, но и его божественность, как бы они её ни понимали.

Они заявляли публично, что к Иисусу можно обращаться так же, как к Богу. Тут было о чём задуматься. Конечно, понятие священного в яхвизме, а значит, и в иудаизме было достаточно широким, оно было связано с понятием теофании, богоявления, и сами священные имена были священны именно в этом смысле: их призывание было связано с теофанией, с богоявлением.

Но всё же никакая святыня не могла заменить Бога как источник и условие всякой святости. Говорить об имени человека, пусть даже этот человек Мессия, как о священном имени — было чем-то новым и небывалым. Этот вопрос требовал, как минимум, серьёзного обсуждения. К разного рода взглядам и богословским теориям в яхвизме, а позже и в иудаизме отношение было достаточно спокойное, и иудейская традиция знает самые причудливые и неожиданные толкования Торы и богословские концепции.

Иное дело практика, тем более молитвенная: тут иудаизм всегда был достаточно консервативен и осторожен. Но апостолам такая консервативная осторожность была чужда. Оно и понятно: они ведь были не учёными раввинами и толкователями Торы, а свидетелями того, что видели своими глазами. Бог открыл им то, что открыл, и не свидетельствовать об откровении означало бы для них не слушать Бога, предпочесть Его людям. А на это апостолы, естественно, пойти не могли. Конфликт с Храмом и Синедрионом оказывался неизбежен.

Заявление о том, что исцелённый был исцелён именем Иисуса, было достаточно смелым. Дело в том, что, когда речь шла о священных именах, яхвисты вообще и иудеи в частности всегда были достаточно осторожны. В иудаизме осторожность эта дошла до того, что имя Яхве, например, вообще запретили произносить вслух, чтобы невзначай не произнести его попусту и не нарушить тем самым третью заповедь Декалога. И если говорить об исцелении, то исцеление было возможно только именем Божьим. Заявление о том, что именем Иисуса возможно исцеление, фактически означало, что Его имя приравнивается к Божьему имени, включается в число священных имён. Конечно, имя «Иисус» (точнее, «Йешуа») включает в себя имя Яхве, но все понимали, что речь идёт не о том. Именно поэтому представители храмовой верхушки и были озабочены. Ведь, говоря об исцелении именем Иисуса, апостолы тем самым фактически декларировали не только мессианство Иисуса, но и его божественность, как бы они её ни понимали.

Они заявляли публично, что к Иисусу можно обращаться так же, как к Богу. Тут было о чём задуматься. Конечно, понятие священного в яхвизме, а значит, и в иудаизме было достаточно широким, оно было связано с понятием теофании, богоявления, и сами священные имена были священны именно в этом смысле: их призывание было связано с теофанией, с богоявлением.

Но всё же никакая святыня не могла заменить Бога как источник и условие всякой святости. Говорить об имени человека, пусть даже этот человек Мессия, как о священном имени — было чем-то новым и небывалым. Этот вопрос требовал, как минимум, серьёзного обсуждения. К разного рода взглядам и богословским теориям в яхвизме, а позже и в иудаизме отношение было достаточно спокойное, и иудейская традиция знает самые причудливые и неожиданные толкования Торы и богословские концепции.

Иное дело практика, тем более молитвенная: тут иудаизм всегда был достаточно консервативен и осторожен. Но апостолам такая консервативная осторожность была чужда. Оно и понятно: они ведь были не учёными раввинами и толкователями Торы, а свидетелями того, что видели своими глазами. Бог открыл им то, что открыл, и не свидетельствовать об откровении означало бы для них не слушать Бога, предпочесть Его людям. А на это апостолы, естественно, пойти не могли. Конфликт с Храмом и Синедрионом оказывался неизбежен.