Мысли вслух на 2 Кор 2:1-17

Своё второе послание коринфской церкви Павел начинает с упоминания тех гонений, которые обрушились на него самого и на его спутников в Малой Азии (римской провинции Асия, ст. 8). И с разговора о том, чем является исповедничество и мученичество для христианина (ст. 3 – 5). Человеку, не знающему Царства, оно нередко представляется чем-то похожим на те гонения и преследования, которым нередко подвергались в прошлом и подвергаются сегодня проповедники новых идей или борцы за справедливость. В известном смысле такой взгляд можно считать верным: все апостолы, включая и Павла, проповедовали Христа и свидетельствовали о Царстве, тут было место и новым идеям, и требовательным напоминаниям о Торе и о праведности, без которой в Царство не войти.

Но свидетельство апостолов было всё же не изложением новых идей или старым, как мир, призывом к справедливости. Царство, принесённое в мир Спасителем, — не идея и не призыв к новой жизни, это сама жизнь, которая для свидетеля так же реальна и несомненна, как несомненна для человека, не знающего Царства, жизнь нашего, ещё не преображённого, мира. И сама готовность умереть становится не просто доказательством истинности слов свидетеля, которые он ставит выше собственной жизни, а свидетельством как таковым, наглядным примером того, что жизнь Царства является для говорящего именно подлинной и несомненной реальностью, которая для него оказывается реальнее даже смерти, ставящей последнюю точку в судьбе каждого, чья жизнь протекает в границах лишь нашего, ещё не преображённого, мира. В мире, поражённом грехом, к смерти приговорены все, и вопрос лишь в том, ограничивается ли жизнь человека рамками этого мира, или он всё же может надеяться на Того, Кто, Сам преодолев грех мира, может избавить от власти смерти и Своих последователей (ст. 9 – 10).

Сами по себе страдания и смерть, конечно, не доказывают ничего. Доказательством может стать лишь очевидный факт наличия в жизни свидетеля чего-то такого, что неподвластно ни страданиям, ни смерти, факт, о котором свидетель окажется в состоянии засвидетельствовать окружающим именно во время страданий или в миг собственной смерти. А такое свидетельство возможно лишь в том случае, если свидетель живёт жизнью Царства, ощущая её в себе даже тогда, когда человеку, Царства не знающему, рассчитывать уже не на что. Неудивительно, что в таких страданиях могут участвовать и те, кто непосредственно к ним не причастен: ведь речь идёт о Царстве, не знающем границ (ст. 6 – 7). Конечно, ни в страданиях, ни в смерти самих по себе смысла нет и быть не может, как не может его быть ни в каком зле. Но в победе над смертью смысл есть, и христианин может это засвидетельствовать. А тогда его свидетельство становится уже не просто свидетельством собственного бесстрашия перед лицом смерти, но свидетельством Царства.

Павел говорит, что написанное им раньше и во многих отношениях жёсткое послание было связано с «великой скорбью», охватившей его при мысли о коринфских братьях и о ситуации в Коринфской церкви.

Судя по некоторым отрывкам из Первого послания Коринфянам, можно думать, что духовная ситуация там была действительно достаточно серьёзной: апостолу пришлось напоминать коринфянам об основополагающих вещах, связанных с христианством и с христианской жизнью, о которых они, как видно, не то чтобы забыли, но которые отошли для них на второй план, оказавшись заслонёнными вещами более «интересными» и «насущными». Но жёсткость слов апостола была направлена вовсе не на то, чтобы обвинить кого-то или заставить его уйти из церкви — такое было бы на руку лишь сатане. Речь скорее надо было бы вести о том испытании, которым стало послание Павла Коринфской церкви, об испытании послушанием.

И дело тут, конечно, не в том, что апостол требовал себе безоговорочного повиновения — такое в первохристианской Церкви было практически немыслимо, формальная дисциплина там никогда не выходила на первый план. Речь шла об отношении лично к Павлу и к его авторитету в том, что касается духовной жизни. А послушание в этом случае превращается в умение слушать и в готовность услышать.

Судя по всему сказанному в Первом послании Коринфянам, Коринфская церковь была крупной, активной и, как сказали бы мы сегодня, «прогрессивной» и «продвинутой»: народ там был образованный, склонный к богословским диспутам и критически относящийся к традициям. В таком сообществе каждый ощущает себя более-менее самодостаточным, и услышать кого-то другого, особенно человека со стороны, пусть и уважаемого и авторитетного, подобного рода людям бывает очень непросто. А принять правильность чужого мнения — ещё сложнее.

Первая естественная реакция в таком случае обычно — отторжение, иногда мягкое, иногда резкое, но всегда решительное и однозначное. И то, что слова апостола всё же возымели эффект, означает, что эта первая реакция была преодолена. Апостола в Коринфской церкви услышали и к его словам прислушались. И Павел расценивает такое положение дел как духовную победу коринфских христиан, победу прежде всего над самими собой, над собственной природой. Победу, которой он искренне рад — не потому, что его услышали, а потому, что она означала торжество Царства в церковной общине Коринфа.

О прощении за две тысячи лет христианской истории сказано и написано немало. Да и в дохристианские времена, даже в языческом мире, умение и готовность прощать было признаком праведности. То же самое, в ещё большей степени, касается праведности, как понимали её авторы библейских книг: без прощения она немыслима, и об этом в народе Божием знали задолго до прихода Христа.

Но всё же есть в словах апостола нечто, что в дохристианские времена было ещё немыслимо, немыслимо настолько, что ни о чём подобном не приходилось даже говорить. «Кого простил, прощаю ради вас перед лицом Христовым». Конечно же, до прихода Христа такого быть не могло. И речь, конечно, идёт не только о том, что сам воскресший Христос становится свидетелем каждого акта прощения, как момента восстановления тех отношений, без которых невозможна жизнь Царства.

Слова апостола предполагают нечто гораздо большее: речь идёт о Церкви, о теле Христовом, о его цельности и целостности. В самом деле, ведь единство и целостность тела Христова невозможно удержать и обеспечить никакими внешними средствами. Законы непреображённого мира допускают существование таких человеческих сообществ, члены которых соединены общими взглядами или интересами, не образуя при этом духовного единства.

Однако в Царстве подобного рода сообщества невозможны, и уж тем более Церковь, тело Христово, не может существовать в такой форме. Здесь именно духовная составляющая всякого отношения выходит на первый план. И если кто-то имеет что-то против кого-то из своих ближних, ничто из того, что может связывать этих двоих в рамках непреображённого мира, в Царство не войдёт.

Какими бы ни были их отношения в непреображённом мире, какими бы глубокими и плодотворными они ни казались, без устранения того, что мешает этим людям на духовном уровне, на уровне личностного отношения, не обусловленного ничем земным, частью Царства они не станут. А на уровне личностного отношения проблема решается лишь в акте прощения. Потому, наверное, и говорит Павел о кознях сатаны, которые разрушаются прощением: ведь именно взаимное непрощение отделяет людей от Царства. И апостол напоминает об этом адресатам своего послания. Напоминает для того, чтобы они в повседневной суете не забыли главного. И не потеряли Царства.

Готовность прощать была свойственна ищущим праведной жизни и в дохристианские времена. Тогда необходимость прощения объяснялась особенностями пути праведности как такового. Речь ведь шла не о чём ином, как об отношении к ближнему, а главное условие праведности — любовь к Богу и любовь к ближнему такая же, как к себе самому — была известна ещё до прихода Спасителя.

И дело, конечно, было не только в ближнем, но и в самом себе: нельзя было сохранить внутреннюю духовную цельность, питая ненависть к другому человеку. Такая ненависть сама по себе медленно, но неуклонно разъедала тот духовный стержень, на котором держится вся жизнь человека, как внутренняя, так и внешняя. Теперь же, после прихода Христа, готовность простить стала ещё более важной.

Прежде речь шла о жизни отдельного человека и о его духовном пути, теперь речь идёт о жизни Царства. Казалось бы, жизнь Царства мало зависит от духовного состояния отдельного человека. Но это верно лишь в том случае, когда человек этот не имеет никакого отношения к Царству. Если же речь идёт о христианах, которые являются жителями Царства по определению, ситуация выглядит совершенно иначе.

Для Царства абсолютно важным является духовное состояние каждого из его обитателей. Ведь Царство — это и есть отношения, именно отношения составляют его структуру. Отношения людей с Богом и со Христом, их отношения между собой, наконец, отношения Самого Христа с Его небесным Отцом как главное отношение Царства, — все они и делают Царство тем, чем оно является перед Богом и людьми.

И тут, конечно, духовное состояние каждого становится абсолютно важным и значимым. Неготовность прощать просто разрушает Царство. Конечно, это не значит, что каждый отказ простить означает конец Царства. Но каждый такой отказ означает также и «нет» Самому Спасителю, так же, как всякое прощение — готовность встать рядом с Ним. Поэтому такой отказ и отделяет отказавшегося от полноты жизни Царства Божьего. И становится потерей. Потерей, которая не разрушает Царство, но оказывается для него столь же абсолютно значимой, как абсолютно значимым является для него всякий спасённый.

Продолжая тему свидетельства, Павел говорит о слове Божием, что для одних оно оказывается живительным, а для других — смертоносным (ст. 16). Эти его слова напоминают другие, из послания к римлянам, где апостол говорит то же самое о Торе, которая, по свидетельству Павла, и оживляет, и убивает одновременно (Рим. 7 : 7 – 13). Ничего удивительного здесь нет: ведь Павел и на Тору смотрит не просто как на однажды данный Богом и затем формально исполняемый закон, а как на живое слово Божие, которое воздействует на душу и сердце человека всякий раз, когда человек хочет следовать данному Богом закону, соблюдая заповеди. Понятая так, Тора оказывается неотделима от слова Божия и от Царства. Потому-то её и невозможно игнорировать так же, как невозможно игнорировать откровение Божие и само Царство: и то, и другое требует от человека самоопределения, чёткого и однозначного «да» или «нет», становясь, в зависимости от данного ответа, источником жизни или началом пути, ведущего к смерти.

Но свидетельствовать так, чтобы реальность слова Божия и реальность Царства стала очевидна окружающим, возможно лишь тогда, когда сам свидетель проповедует «от Бога, перед Богом, во Христе» (ст. 17). Сказанное им должно быть открыто Богом, притом открыто не кому-то иному, от кого свидетель мог бы слышать то, о чём свидетельствует, а пережито им самим как своё собственное откровение. Само свидетельство возможно лишь в присутствии Божием, которое подтверждает слова свидетеля, удостоверяя тех, кто готов услышать Бога, но кому уже мало одних доводов человеческой мудрости. И, наконец, свидетель должен жить одной с воскресшим Христом жизнью, жизнью того Царства, о котором и из которого он свидетельствует: ведь главная задача свидетеля Христова — дать почувствовать тем, кто его слушает, что такое Царство и дыхание Божие. И, если ему это удаётся, свидетель может считать свою задачу выполненной. Всё дальнейшее зависит от выбора, который каждый делает сам.

В сегодняшнем апостольском чтении мы видим своеобразную словесную икону, которую предлагает нам апостол Павел. Она сопоставима с видением Исайи в Иерусалимском Храме или картинами Апокалипсиса. На этой иконе явлен Бог, Которому мы приносим благодарение. Благодарение же делает нас не просто зрителями, но участниками изображаемого — таков закон духовной жизни. Далее, апостол говорит о Боге действующем, Том, Кто сказал о Себе: «Я вывел тебя из Египта рукою крепкой и мышцей простертой». Действие Его не ограничивается никакими условиями, Он всегда дает нам торжествовать во Христе. Но вот чудо: о каком торжестве идет речь? Торжеством во Христе оказывается распространение Богом благоухания познания о Себе. Веяние тихого ветра, как то было названо пророку Илии.

Благоухание познания Бога — несколько облагороженное выражение. В греческом оригинале стоит просто «запах знания Его». Кто не помнит детских сказок, где говорилось про то, что «Русью пахнет»? Запах — это ощутимый признак присутствия чего-то невидимого. Бог невидим, но народ Его познает Его, и это носится в воздухе, это присутствие становится ощутимым.

Эти слова напоминают традиционные описания жертвоприношений из Книги Левита — там о жертвоприношениях обычно говорится как о «благоуханиях, приятных Яхве». Апостол, несомненно, намекает на соответствующие тексты Торы, сравнивая своё свидетельство с жертвоприношением.

Оно и неудивительно: ведь всякое жертвоприношение всегда и в первую очередь было формой богообщения, освящавшей человека, приходившего к алтарю и участвовавшего в жертвенной трапезе. Оно было формой приобщения человека к Божьему присутствию, пребывающему у алтаря. И от открытости человека, от его готовности меняться и освящаться зависела «действенность» жертвоприношения.

Так же и в случае свидетельства. Павел свидетельствовал о Царстве, сам будучи его обитателем, живя его жизнью. Свидетельствовать — означает нести эту жизнь дальше, открывая её тем, кому свидетельствуешь. Человек, слушая подлинного свидетеля Христова, как бы оказывается у алтаря, в присутствии Божьем, ощущая на себе дыхание Царства, жизнью которого живёт подлинный свидетель Христов.

И, как всегда в Божьем присутствии, человек оказывается перед выбором: принять или отвергнуть, сказать Богу «да» или «нет». А дальше всё зависит от ответа. Ведь тот «аромат», то «благоухание», о котором говорит апостол, содержит в себе не только дыхание Царства, но и ответ человека.

Если ответ отрицательный, дыхание Царства становится для человека смертоносным, оно разрушает того, кто не хочет его жизни. Если же человек говорит Богу «да», дыхание Царства открывает ему всю полноту жизни. Иначе с подлинным свидетелем и не может быть: ведь он, как говорит апостол, не торгует словом, а несёт его во всей полноте. И тут уже не человек решает, сколько Бога ему надо, а Бог приходит к человеку, беря его Себе целиком. Или оставляя, если человек этого не хочет — но тоже целиком.