Мысли вслух на Ин 11:1-16

Реакция Спасителя на известие о болезни и смерти Лазаря хорошо показывает, что такое Путь. Но не только Путь с большой буквы, Путь Мессии, но и всякий духовный путь обычного человека подчиняется тем же законам. И первое условие пути — качество жизни. Существования. Экзистенции. Слова Спасителя о болезни Лазаря, которая «не к смерти, а к славе Божьей», на первый взгляд кажутся как минимум странными: ведь Лазарь всё же умер.

Конечно, можно было бы сказать: Иисус заранее знал, что Он воскресит Своего умершего друга. Но это была бы лишь часть ответа. Дело ведь не в том, что Он знает прошлое и будущее во всей полноте. Дело в том, как Он их знает. Как видит. А это в свою очередь определяется как раз тем самым качеством существования.

Где мы живём: в падшем мире, где пространство, время, причинно-следственные цепочки — абсолютная реальность? Или в Царстве, где всё это относительно, где даже причинно-следственные связи обратимы и где прошлое может поэтому стать таким, как будто его и вовсе не было? Этим определяется качество нашей жизни. И возможность пути тоже. Иисус стоит на Пути с самого своего рождения: ведь полнота Его общения с Его небесным Отцом с самого начала Его Пути была абсолютной. Нам, обычным людям, на путь ещё надо встать, если, конечно, мы хотим дойти до того Царства, которое обещает нам Спаситель, и войти в него.

Но сама возможность пути связана с нашим духовным состоянием. Оно ведь и определяет качество нашей жизни. И то, что мы в состоянии увидеть. Славу Божью можно увидеть только из Царства. Если мы к Царству не имеем никакого отношения, всё, что мы увидим — это смерть. Христианство и есть жизнь Царства. Но в нашей земной жизни, жизни в мире, где Царство ещё не раскрылось до конца и в полноте, пребывание в Царстве становится путём Царства. Тем самым путём, на котором, если пройти его до конца, можно увидеть славу Божью. И встретить Христа, возвращающегося во славе.

«Днесь Вифаниа предвозвещает Воскресение Христа Жизнодавца, востанием Лазаревым ликовствующи…» Часто говорят, что, де мол, есть эта «художественность» в Евангелии: и герои-резонеры вроде Иоанна Крестителя, и события-двойники вроде воскрешения Лазаря, - призванные оттенить главное событие, иными словами, все по законам художественных текстов. Но это глубоко неверно. Увидеть это до конца можно лишь очами сердца, но все же попробуем замечать какие-то очень конкретные детали. Христос воскрес на третий день. А Лазаря Господь воскресил на четвертый. Почему говорится о четвертом дне? Оказывается есть вполне реально обусловленная культурой причина. Обратимся к книге Давида Стерна «Комментарий к еврейскому Новому Завету», с.269: «Прежде чем медицина научилась отличать коматозное состояние от смерти, людей по ошибке иногда хоронили живыми. Еврейские обряды погребения пытались исключить всякую возможность такой ужасной ошибки. По словам пост-талмудического трактата, составленного в восьмом веке (по еврейскому календарю – наше прим.), «мы выходим на кладбище, проверяя мертвых в течении трех дней, и не боимся, что нас заподозрят в хождении путями Амореев (т.е. в суеверных обрядах). Однажды похороненного человека проверили и обнаружили, что он жив; он прожил еще 25 лет, а затем умер. Еще один такой человек жил, и у него родилось пять детей, прежде, чем он умер» (Смахот 8:1)». И то, что прошло 4 дня, означает очень простую вещь, что время положенной по обряду проверки уже истекло. Он действительно умер. Мог ли Господь оказаться в Вифании прежде этого срока или не мог, нарочно Он выжидал или нет – вопрос не нашего ума. Было так. Здесь нет и доли художественности, символичности чисел, их совпадений, кратности и так далее, что всегда бывает в «мистагогической» литературе, а только живая ткань жизни.

Имеет ли отношение наша нынешняя жизнь к жизни Царства? Ответом на этот вопрос можно считать такое событие, как воскрешение Спасителем Лазаря. Конечно, та жизнь, к которой возвращает Иисус Своего друга, — не жизнь Царства во всей её полноте. Лазарь возвращается всего лишь к «обычной» жизни, той, которая доступна непреображённому человеку. Не больше, не меньше. Но, как видно, эта ограниченная, конечная, отравленная грехом жизнь всё же имеет прямое отношение к жизни Царства. В самом деле, ведь, идёт ли в Евангелии речь об исцелении или о воскресении, всякий раз мы сталкиваемся не с чем иным, как с Царством, с его воздействием на природу нашего, ещё не преображённого мира. А в Царстве нет места ни болезням, ни смерти, так, что всякий, с ним соприкоснувшийся и приобщившийся к полноте его жизни, избавляется от того и от другого. И тогда оказывается, что у Бога для нас есть только одна жизнь. Одна не только в смысле единственности того жизненного отрезка, который мы проживаем в нашем нынешнем состоянии и который многим представляется единственной жизнью, нам доступной, но и в смысле того сущностного, как сказал бы философ, онтологического единства жизни, как духовного процесса, направляемого и определяемого Богом, в который мы включены по Его любви и милосердию. Одна и та же жизнь начинается в утробе матери и завершается в полноте Царства. И духовная наполненность её определяется не местом, а только мерой полноты и интенсивности богообщения. Конечно, в разных состояниях и в разные периоды человеческой жизни полнота эта будет разной. Но если она достигнута, болезням и смерти она места не оставит. И потому воскресает Лазарь. Он возвращается к прежней жизни, но во всей её полноте. В полноте, которая становится прообразом дугой полноты, полноты Царства.

Смерть многое ставит на свои места. Ее нельзя обмануть, от нее нельзя отшутиться, перед ней все равны, от нее никому не уйти. Поэтому неудивительно, что самые серьезные и важные вещи человек сравнивает по силе со смертью — это достойное сравнение: «Крепка, как смерть, любовь» (Песн 8:6). Религиозная вера, как самое серьезное содержание жизни многих людей, не раз сопоставлялась со смертью — тысячи мучеников предпочли умереть, но не отречься от своей веры. Значит, смерть — это некий рубеж, на котором происходит последнее испытание веры. Это не обязательно собственная смерть — сестры Лазаря встали перед этим испытанием так же, как и он сам. Они сохранили веру, но — не до конца. Воскресение мертвых будет, но не теперь, считает Марфа. Поэтому для нее звучат странные слова: «Я — воскресение и жизнь. Верующий в Меня, если и умрет, оживет». И происходит победа над смертью, еще до окончательного торжества Пасхи, и до того, как мы сами сможем на опыте убедиться, что любовь — сильнее смерти.

Сегодняшнее чтение даёт нам ещё одно свидетельство торжества того Царства, которое принёс в мир Иисус. Во все времена и у всех без исключения народов торжество смерти над жизнью воспринималось как нечто несправедливое и недолжное. Все попытки посмотреть на смерть с позиций стоика или натурфилософа, относящегося к ней с философским спокойствием и принимающего её как нечто закономерное и неизбежное, а потому нормальное, были, как правило, безуспешными: в момент встречи со смертью лицом к лицу она всё равно вызывала к себе лишь ужас и отвращение. Нередко, конечно, к этим чувствам примешивались и другие, связанные с причинами и обстоятельствами смерти, но они уже к смерти как таковой отношения не имели: их источником были именно упомянутые причины и обстоятельства, а не смерть как таковая.

Библия объясняет такое отношение к смерти: смерть вошла в мир вследствие грехопадения, она — часть мирового зла, которое неизбежно должно будет исчезнуть после того, как мир, преображённый силой Божией, станет частью Царства. И Иисус, прослезившись при виде скорбящих людей (ст. 32 – 36), подтверждает, что смерть не мнимая, а подлинная трагедия человеческой жизни.

Это, разумеется, не конец, впереди — воскресение, Суд и Царство, в евангельские времена среди верующих евреев о воскресении знал каждый (ст. 23 – 24). Но смерть всё равно оставалась состоянием, для человека противоестественным, она противоречила замыслу Божию о человеке и его предназначении. И потому Царство оказывается несовместимо со смертью.

Иисус не случайно говорит о Себе, что Он и есть воскресение (ст. 25 – 26): ведь Он несёт полноту Царства в Себе, и смерть отступает перед Царством. Конечно, возвращение к прежней, ещё не преображённой силой Божией жизни в прежнем, ещё не ставшем частью Царства мире едва ли можно считать завершением пути. Это ещё не то воскресение, которого ожидали верующие евреи. Но смерть и Царство несовместимы, и потому даже тот, кто ещё не преобразился до конца, в Царстве обретает ту полноту жизни, которая ему доступна.

Никто не может вместить в себя больше жизни, чем он в состоянии вместить, но, соприкоснувшись с полнотой жизни Божией, каждый обретает ту меру жизни, которая ему доступна. Лазарь ещё не дошёл до полного преображения, но жить той жизнью, которой живёт в нашем, ещё не до конца преображённом мире всякий здоровый человек, он был вполне в состоянии. И он получает эту возможную для себя полноту, выходя на свет Божий из гробницы, в которой был погребён (ст. 38 – 44). И тогда каждый смог наглядно убедиться, что Царство действительно вошло в мир, а вместе с ним в мир вошло и воскресение, о котором до сих пор думали, что оно было ещё впереди.

Казалось бы, столь наглядная демонстрация должна была растопить и обратить все сердца, но ничего подобного, как видно, не произошло. Одни действительно обратились (ст. 45 – 46), другие же ещё больше укрепились в своём неприятии Христа и Царства. Но свидетельства были слишком наглядны, и отвергающим Царство не оставалось ничего другого, как в своём последовательном отвержении прийти к мысли о необходимости избавиться от Того, Кто принёс Царство в мир (ст. 47 – 53). Так неприятие Царства ведёт на крест посланного Богом Спасителя мира.