Мысли вслух на Мк 12:18-27

Одна из главных проблем человека, ищущего Царства, заключается в том, что он не может представить себе, каково оно. Не может — и всеми силами пытается это сделать, распространяя на Царство законы падшего мира и удивляясь той картине, которую сам себе рисует. Противники же всякого откровения выставляют такие нарисованные людьми картины Царства как аргумент против тех, кто откровению верит. Оно и понятно: картины большей частью получаются весьма странные, порой даже абсурдные, так, что ни один разумный человек в них не поверит.

Такие картины критиковать легко и удобно, никто с этой критикой спорить не сможет, даже если и захочет, так, что критик может чувствовать себя победителем. Правда, к реальности откровения, и, в частности, откровения Царства выдвигаемые критиками аргументы отношения обычно не имеют, но порой в пылу споров и дискуссий об этом забывают даже защитники богооткровенных истин. Так было и в евангельские времена в традиционных спорах между фарисеями и саддукеями о воскресении.

Саддукеи во всеобщее воскресение не верили и выдвигали фарисеям аргументы наподобие тех, который предъявили Иисусу. Тут налицо была схема, исходившая из отношений между людьми в падшем мире, перенесённая на совсем другой мир и другие отношения, на отношения Царства. Не случайно Иисус говорит саддукеям, что они не знают «ни Писания, ни силы Божьей». Дело не в том, что саддукеи плохо знали священные тексты — как раз тексты-то им были известны хорошо.

Они не понимали другого: логики действия Божия и логики Царства, поскольку тут вообще можно говорить о логике в привычном нам смысле слова. В Царстве всё иначе, люди не возвращаются там к прежней жизни падшего мира с её законами, а обретают новое качество, становясь больше похожими на ангелов, чем на падших людей. Эта новая жизнь не вписывается в богословские схемы, созданные на основе знаний, почерпнутых в падшем мире, что и пытается объяснить Спаситель слушающим Его людям.

Столкновения логики Христа с любыми вариантами человеческой логики всегда поучительны. Саддукеям хочется не просто подискутировать с очередным оппонентом, им необходимо снизить уровень рассмотрения духовных вопросов. И вот они совершают одну из многочисленных попыток поставить Христа в тупик, хотя приведённая ими надуманная ситуация чересчур смахивает на анекдот. Но Христос не только не попадается в ловушку, но и в ответе раскрывает тайну о том, что смерти нет, что Бог Живой — это Бог живых, и та жизнь, которую Он даёт, во всём другая, непохожая на человеческие представления.
Рассматривая Писание по букве мы иной раз рискуем впасть в рассуждения, родственные «саддукейским», когда пытаемся приложить к сложным понятиям логику ограниченного понимания. Между тем у Бога не наши пути и не наши мысли. Но хотя они нам и недоступны во всей полноте, Христос дал нам возможность размышлять над Его логикой и тем приближаться к верному пониманию того, что Он возвестил.

Каждый день мы успеваем поговорить обо всем. Мы успеваем поговорить с соседом, коллегой, родными, успеваем поделиться своим мнением, поспорить. И за обилием шума, который наполняет каждый день, мы не успеваем даже как следует подумать о смысле произносимого нами. Если мы обратим внимание, то на почти каждый вопрос, когда требуется наше мнение, мы отвечаем, исходя из наших принципов, представлений. Мы легко решаем, что надо сделать, что надо ответить. Но не всегда успеваем даже понять суть вопроса. Мы очень доверяем самим себе. И часто совершаем ошибки. Опыт постоянной молитвы, к которому нас призывает Христос, это именно опыт пауз, навык дать время Богу сказать что-то важное именно в этот момент. И именно голос Христа - это голос кротости, голос бесконечного терпения и милости. Впуская Христа в свою жизнь, мы обретаем благоговение перед Его присутствием. Через нас Христос может ответить человеку. Может сказать что-то, что важнее самого ответа. Нам нужно научиться успевать помолиться перед тем, как дать важный ответ, и мы увидим, какой кротостью Он одарит нас. Как поможет в этой краткой молитве положиться на него, ответить Его любовью и Его вниманием человеку. Фарисеи не могли уловить Христа в Его ответах, потому что Он всегда молился в сердце своем и предстоял Отцу. И кротко отвечал так, чтобы показать спросившему человеку, что самое важное. И не могли уловить Христа в ответах Его, потому что в Его словах всегда звучит призыв смотреть на дела Бога. Всегда звучит призыв молиться и просить дара кротости.

Описанные в Евангелии от Марка саддукеи, сомневаясь в воскресении умерших, тем самым, как показывает в Своем ответе Иисус, сомневаются именно в «силе Божией», в Его Царстве. В ответ на чисто умозрительную форму вопроса саддукеев Иисус просто указывает, что вопрос неверно поставлен, что проекция на мир иной наших земных социальных установлений, связанных со смертью, — абсурдна. «Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых».

Текст Писания о том, что Бог есть не Бог мёртвых, а Бог живых, Иисус приводит, как доказательство неизбежности всеобщего (а не только Своего собственного) воскресения. Если рассмотреть этот стих в его ближайшем значении, ничего такого мы в нём не найдём: он означает лишь, что Бог есть Бог жизни, а не Бог смерти, и что Он ведёт человека путём жизни, избавляя его от смерти.

Обычно это понималось в контексте земной жизни человека: предполагалось, что Бог может, к примеру, избавить праведника от грозящей ему смертельной опасности, в том числе и для того, чтобы продемонстрировать скептикам, что Он действительно готов вмешаться в события и поддержать Своего свидетеля.

При этом, однако, подразумевалось само собой, что все люди смертны, и даже праведник, на чью долю выпала счастливая и долгая жизнь, всё равно когда-нибудь умрёт. Такая смерть называлась и называется «естественной», и, хотя её на деле удостаиваются немногие, она в ветхозаветных книгах считалась эталоном, так сказать, «идеальной смертью»: человек проживал жизнь праведника и мирно уходил, оставляя наследство своим детям, которых он, само собой разумеется, уже успевал к тому времени воспитать такими же праведниками, каким был сам. Впоследствии праведников ждало воскресение, но это было событие, отдельное от их земной жизни.

Иисус же говорит о том, что смерть не бывает естественной по определению: ведь Бог — источник жизни и сама жизнь, Он не создавал смерти, она стала следствием грехопадения, исказившего творение. Воскресение на таком фоне — не нечто случайное, не обычное чудо Божие, которого, однако, могло бы и не быть; оно — часть того плана всеобщего спасения и преображения творения, кульминацией которого и стал приход Мессии.

В Царстве Бога смерти быть не может именно потому, что это Божье Царство, а жизнь, всякая земная жизнь, имеет основание в вечности этого Царства: ведь у жизни не может быть никаких естественных, природных источников, хотя может быть и действительно есть естественная, природная проекция. Сама же жизнь — процесс духовный, и то, что в нашем ограниченном пространством и временем мире воспринимается, как короткий временной отрезок, в вечности Царства пребывает, как раскрывшаяся в той или иной мере (в зависимости от духовного качества прожитой жизни) полнота конкретной личности, которая останется там навсегда.

Или не останется, если в жизни человека не было ничего от Царства и от того дыхания Божия, которым оно пронизано. Воскресение — не просто возвращение к жизни, а возвращение к жизни во всей её полноте, в полноте Царства. Потому оно и может оказаться для человека как радостью, так и страданием. И то, что будет ожидать его в вечности, зависит лишь от выбора самого человека, который ему придётся сделать здесь, в этой жизни.

Может показаться странным: зачем Иисус, зная о приближающейся смерти, вступает в, казалось бы, ненужные споры, диспуты, позволяет провоцировать Себя? Ведь фарисеи и иродиане вовсе не были одержимы жаждой обретения истины. Равным образом и саддукеи, задав вопрос о том, каким образом так остроумно истолкованный ими закон о левирате (Втор. 25:5-6) отразится в будущей жизни, желали лишь посмеяться над Иисусом: ведь они не верили в воскресение. Мы не знаем, удовлетворили ли ответы Иисуса фарисеев и саддукеев, но они, несомненно, произвели впечатление на стоящего неподалеку книжника. Вопрос о наибольшей заповеди в законе, безусловно, волновал этого человека, и ответ Иисуса вызвал в нем сочувственную реакцию. Иисус сводит все заповеди закона (речь идет не только о десяти заповедях, но и обо всех остальных, которых в Ветхом Завете, по подсчетам книжников, было 613) к двум важнейшим: любви к Богу и к ближнему. Это одновременно ответ и на предыдущие вопрошания, и на все последующие в течение христианской истории: как правильно поступать в том или ином случае? Христос отвечает нам именно этими словами. И когда, читая Евангелие, мы видим, что здесь мы с Иисусом заодно, когда мы отвечаем словами книжника: «Хорошо, Учитель! истину сказал Ты», — это значит, что и к нам тоже применимы слова Иисуса: «Недалеко ты от Царства Божия».

Сегодняшний отрывок посвящён, как мы вскоре увидим, теме Традиции и тому, как по-разному могут ею воспользоваться разные люди в зависимости от своих намерений. Отрывок этот состоит из трёх диалогов, которые Спаситель ведёт с разными собеседниками. Первый из них (ст.13–17) носит очевидно провокационный характер. Вопрос о допустимости уплаты налогов римским властям, под управлением которых находилась тогда Палестина, ставился обычно представителями наиболее радикальной части Синагоги того времени, которых в Евангелии называют «зелотами» (то есть «ревнителями»). Эти люди придерживались взглядов на Царство Божие, не очень отличавшихся от тех, которые были общепринятыми во времена Иисуса Навина и Судей. Царство Божие и власть римлян в Палестине были для них вещами несовместимыми, вооружённую борьбу с римской властью они считали религиозной обязанностью каждого верующего еврея, а уплату налогов римской власти — нарушением Закона. Ко всему сказанному остаётся лишь добавить, что всех, кто смотрел на вещи менее радикально, хотя бы даже то были их единоверцы, зелоты считали отступниками и врагами веры, заслуживающими смерти. Вопрос о налогах, заданный Иисусу публично, в толпе, где наверняка присутствовали и зелоты, и тайные агенты римской власти, ставил Отвечающего в заведомо проигрышное положение: ответить «да» означало навлечь на себя гнев зелотов, ответить «нет» было равносильно государственному преступлению в глазах римлян, ведь по римским законам публичные призывы к отказу от уплаты налогов законной власти приравнивались к мятежу. Второй вопрос (ст.18–27) более всего напоминает задачу из учебника теологии или один из традиционных для своего времени так называемых «трудных вопросов», которые противники веры в воскресение использовали против верующих. Конечно, на этот вопрос, как и на все подобные вопросы во все времена, существовал ответ (а возможно, и не один), хорошо известный каждому, получившему соответствующее образование. Но об Иисусе как раз и было известно, что Он не учился богословию, и задающим вопрос было тем более интересно, что же ответит этот, как им казалось, невежда из Галилеи. Третий же диалог (ст.28–34) был вызван уже, очевидно, не желанием подловить Учителя на слове, а на самом деле понять, что Он думает о Законе. По-видимому, спрашивающий понимал, что этот удивительный Человек действительно должен понимать в Законе что-то важное и главное, и захотел узнать, что это такое. А Иисус в ответ отсылает его к тем традиционным ответам, которые были прекрасно известны самому спрашивающему. Интересно, что в этом ответе лишь первая часть, говорящая о любви к Богу, имеет прямое соответствие в тексте Закона (Втор 6:4–5). Вторая часть заповеди представляет собой формулу раввинистического предания, которая в евангельские времена была уже общепринятой. И Иисус в данном случае подтверждает Традицию Своим авторитетом. Ни в первом, ни во втором диалоге Он этого не делает. Конечно, и в этих случаях спрашивающие апеллируют к Традиции, но здесь речь, очевидно, приходится вести скорее о злоупотреблении Традицией, чем об опоре на неё. И неудивительно: ведь подлинная Традиция всегда отражает опыт реального, живого богообщения, сохранившийся в памяти общины. А если целью оказывается не богообщение, а что-то другое, например, желание поймать противника на слове или самоутвердиться за счёт собеседника, дух Традиции исчезает, и остаётся лишь её пустая, мёртвая форма, не дающая ничего, кроме опоры для такой же пустой, мёртвой религиозности и человеческой гордыни.