Мысли вслух на 2 Кор 10:1-18

Говоря о своей силе, Павел характеризует её не как силу человеческую, а как силу Божью, которая дана ему на разрушение «мысленных крепостей» и для противостояния всему, что превозносится перед Богом. Это апостол утверждает, комментируя распространившееся, судя по его словам, представление о нём как о человеке, который силён в письмах, но слаб при встрече с оппонентами лицом к лицу. Судя по упоминанию «мысленных крепостей» и превозношения, речь, по-видимому, идёт о неких спорах и диспутах, быть может, публичных, имевших место в Коринфской церкви. И о превозношении в таком контексте Павел говорил едва ли случайно: можно думать, что участники этих споров и диспутов уже достаточно давно и далеко вышли за те границы, внутри которых ещё можно было говорить о поиске истины и подлинной духовной жизни. Вероятно, в то время, когда апостол писал коринфским христианам своё послание, их споры и диспуты имели целью в первую очередь самоутверждение и отстаивание собственной правоты, шла ли речь об отдельных людях или о каких-то внутрицерковных группах.

Павел, несомненно, хотел прекратить эти бессмысленные и духовно вредные споры. Но речь, разумеется, не шла о том, чтобы прекратить их, используя власть или авторитет: такой власти у Павла не было, а авторитет его готовы были признать отнюдь не все. Он мог действовать лишь как христианин, Божьей силой и дыханием Царства, которым жил. Нередко именно Божья сила и дыхание Царства оказываются в спорах между христианами решающим аргументом.

Если бы все христиане жили полной жизнью того Царства, которое им открыто, дыхание Царства было бы для них единственным аргументом всегда и во всех случаях. Но поскольку полноценная христианская жизнь даже среди христиан встречается не так уж часто, нередко споры и диспуты между христианами разворачиваются по законам мира сего, и тут уже главной целью становится именно самоутверждение — если не своей личности, то своей школы, своих идей и взглядов, своей позиции.

Но если спорящие всё же не совсем закрыты к действию Божьего дыхания, то появление человека, живущего полноценной христианской жизнью, может изменить ситуацию, заставив их иначе посмотреть и на самих себя, и на свои споры. И тогда вполне может оказаться, что спорить не о чем потому, что спор шёл о вещах, не столь уж важных с точки зрения духовной жизни.

Главное — отказ от самоутверждения, являющегося пружиной многих споров и диспутов, в том числе и среди христиан. Зачастую бывает достаточно убрать эту пружину для того, чтобы споры утихли, а затрачиваемые на них силы и энергия оказались бы направлены на духовную жизнь как таковую, на осознание и выстраивание отношений с Богом и людьми. Вот такую перемену в их церковной жизни и хотел бы принести Павел коринфским христианам.

Говоря о себе и о своём служении, Павел стремится развеять некоторые бытовавшие среди христиан Коринфа заблуждения насчёт своей личности. Он, вероятно, не без иронии, говорит о себе подобные слова. Как видно, апостол иронизирует здесь по поводу тех высказываний, которые звучали в коринфской церкви и, вероятно, дошли до него, когда он был в Македонии. Можно предполагать, что высказывания эти звучали из уст тех, кого Павел, не называя имён, обличал в своём первом послании коринфским христианам. Обличаемым, вероятно, придал смелости тот факт, что апостол решил не упоминать в послании их имён; они, как видно, приписали его нерешительности Павла и надеялись, что при встрече с ними лицом к лицу апостол не решится обличать их открыто перед всей церковью.

Павел же объясняет свою мнимую робость совершенно иначе. Он прямо говорит, что целью его является не победа в споре и не публичное торжество над обличителями, ведь он не стремится быть победителем в обычном человеческом смысле слова. Такие победы Павлу ни к чему: он, по собственному его выражению, «воинствует не по плоти». Он, конечно, мог бы и при личной встрече быть не менее жёстким, чем в своих посланиях. Но целью апостола была не демонстрация своей власти над умами, а решение тех задач, которые стояли перед коринфской церковью. И на проблемы как коринфской церкви в целом, так и отдельных её членов он указывает не ради упрёка как такового и уж конечно не ради самоутверждения, а потому, что иначе проблемы эти не разрешить.

Вполне возможно, что и сдержанность апостола, которую некоторые принимали за робость, была вызвана именно тем, что он боялся повредить излишней резкостью. В самом деле, резкие слова, прочитанные на бумаге, даже если эта бумага — письмо, адресованное самому читающему, всё же воздействуют на душу не так болезненно, как те же слова, сказанные при личной встрече. Между тем, именно первая реакция, вызванная резкой душевной болью, нередко мешает читающему или слушающему воспринять смысл обращённых к нему слов, который боль затмевает. А тогда слова обличения могут оказаться уже не лекарством, а смертельным ядом, который, вместо того, чтобы духовно исцелить человека, может его разрушить. И для Царства в таком случае этот человек может оказаться потерян, в лучшем случае на время, в худшем навсегда. Неудивительно, что апостол оказывается очень осторожен в словах, особенно при личной встрече: ведь его задача не разрушение Царства, а его созидание.

Свои отношения и своё общение с братьями из Коринфской церкви Павел характеризует парадоксальной фразой. Он пишет: лицом к лицу с вами я робок, а издали отважен. При этом Павел упоминает кротость и снисхождение Христа, которые, можно думать, обусловливают и его собственную кротость в общении с братьями. Тут, конечно, можно было бы заметить, что при встрече с человеком лицом к лицу нередко случается, что слова, которые готовился ему сказать, оказываются неподходящими или ненужными, и тогда говоришь совсем не то, что собирался и что, как казалось издали, непременно сказал бы при встрече.

Личная встреча всегда меняет внутреннее, духовное и психическое, состояние человека: ведь издали мы редко в состоянии вспомнить человека таким, каков он есть, чаще всего ведя внутренний диалог не с ним собственно, а с тем его образом, который сложился в нашем сознании. При встрече же образ зачастую оказывается мало похож на реального человека, и тогда, если мы хотим общения именно с реальным человеком, а не с нарисованной нами картинкой, приходится заменять те, готовые слова другими, более подходящими.

В случае же, когда речь идёт о христианах и об общении во Христе, в том духовном пространстве, где именно Он определяет качество общения, разрыв между картинкой и реальностью может оказаться ещё больше. В самом деле: грех у всякого христианина вызывает лишь отторжение и неприятие. Иное дело конкретный человек, этот грех совершающий: человека ведь можно любить даже несмотря на его грехи.

В нашем падшем мире, однако, любить на расстоянии очень непросто — если, конечно, под любовью понимать отношения, которые необходимо поддерживать, а не переживаемые человеком эмоции. Издали грехи кажутся столь велики, что они как будто бы совершенно заслоняют собой грешника, так, что издали обычно кроме слов обличения на ум ничего не приходит. Иное дело лицом к лицу: тут начинаешь видеть именно реального, живого человека, которого любишь.

Издали кажется совсем несложным ударить по греху вместе с грешником, лицом к лицу же понимаешь, что бить по площадям — не дело и что помочь человеку избавиться от греха совсем не так просто, как казалось издали. Тогда-то на смену отваге и решительности приходит та самая кротость и даже робость, о которой пишет апостол: работа ведь предстоит почти ювелирная, и сделать её надо вместе со Христом так, чтобы помочь, а не навредить.

Продолжая разговор о том, кто и как спорит и убеждает, Павел прямо говорит, что он не собирается ориентироваться на тех, кто «сам себя выставляет» и «меряет себя самим собой». Так апостол оценивает любителей споров и диспутов, спорящих ради самого спора, чтобы утвердить себя и свою точку зрения. Такие люди действительно заняты лишь тем, чтобы «выставлять себя», истина их не интересует. К тому же, единственный критерий истины для таких людей обычно — их собственное мнение.

Они заранее уверены в своей правоте, будучи уверены (хоть и не всегда высказывая это прямо), что есть только две точки зрения: их собственная и неправильная. О таких спорщиках апостол говорит, что они «хвалятся чужими трудами», противопоставляя им себя и своё служение. Оно и понятно: ведь все подобного рода споры и диспуты направлены на то, чтобы утвердить себя за счёт других, а не на то, чтобы помочь этим другим самим утвердиться в жизни Царства.

Упомянутые Павлом спорщики думают прежде всего о том, чтобы завоевать себе как можно больше сторонников, судьба и духовное состояние которых их зачастую совершенно не волнует. Их духовным состоянием они предоставляют заниматься кому-нибудь другому. Апостол же, наоборот, заботится прежде всего о духовной жизни тех, с кем общается.

Ему не нужны сторонники, он не собирается создавать никаких кружков, школ, церковных партий. Он хочет лишь привести как можно больше людей ко Христу и приобщить их к жизни того Царства, в котором пребывает сам. Именно в этом смысле и говорит Павел о том, что он хвалится не чужими трудами, а «своим уделом» среди тех, кому через него Бог откроет Царство, укрепив в них веру.

Такое служение можно считать подлинно христианским. Что же до похвальбы, то, если и имеет смысл хвалиться хоть чем-нибудь, то только тогда, когда хвалит Бог, а не люди. Если Бог высоко оценивает сделанное человеком, значит, человек прожил жизнь не зря и занимался тем, чем ему стоило и следовало заниматься. А слава, влияние, известность в этом мире стоят столько же, сколько и сам мир. По сравнению с жизнью Царства его ценность стремится к нулю. Так же, как его слава, влияние и известность.

Как видно, Павел довольно скептически оценивает возможность оценить христианство человека по лицу («личности»). Казалось бы, такой скептицизм оправдан не всегда: ведь зачастую и лицо человека (в широком смысле этого слова) может сказать о нём многое: стиль жизни, поведение, даже манеры дают иногда достаточно полное представление не только о внешнем, но и о внутреннем мире их обладателя.

И всё же, поразмыслив, с апостолом приходится согласиться: лицо, даже понятое предельно широко, о христианской жизни человека говорит очень мало, а может, и вовсе ничего. Конечно, если бы христианство было просто ещё одной новой религией, лицо человека многое могло бы сказать о его христианстве: ведь религиозность (или её отсутствие) во многом это самое лицо и формирует. Но ведь христианство не религия, а жизнь в Царстве. А тут без собственного опыта такой жизни что-либо понять практически невозможно.

Конечно, можно было бы вспомнить любовь, радость и многие другие характерные черты такой жизни, но ведь отблески Царства встречаются порой и в непреображённом мире, а если ещё учесть, что радость, к примеру, как и многое другое, может быть вызвана самыми разными духовными причинами, мы невольно придём к выводу, что судить о том, насколько приобщился человек к жизни Царства, лишь по внешним признакам очень сложно, если вообще возможно.

Остаётся один критерий: общность опыта. В самом деле: жизнь Царства, как и жизнь вообще, может быть очень разной внешне, формы её практически неисчерпаемы, но суть одна, и всякий, хоть сколько-нибудь с этой жизнью знакомый, никогда и ни с чем её не спутает, если только сам по каким-нибудь причинам не захочет обмануться. И апостол, как видно, апеллирует именно к этому опыту, позволяющему без сомнений и колебаний определить, имеет ли тот или иной человек отношение к жизни Царства или нет.

Если человек знает о себе, что он живёт одной жизнью со Христом (а если это действительно так, то сомнений у живущего христовой жизнью в том, какой жизнью он живёт, быть не может), то и о другом человеке, если только он ощутит в нём присутствие той же жизни, которой живёт сам, он скажет с полной уверенностью: мы с ним живём одной жизнью.

Как видно, иного критерия нет. И неудивительно: ведь в непреображённом мире по определению не может быть инструмента, позволяющего зафиксировать проявления Царства. И мы сами можем видеть их лишь постольку, поскольку не принадлежим этому миру целиком. И Павел предлагает каждому, когда дело касается духовной жизни, полагаться на это чувство Царства. На тот единственно надёжный инструмент, который позволяет нам отличить жизнь Царства от жизни «мира сего».

Продолжая разговор о себе и о своём служении, Павел вновь говорит о том, что он никогда не ставил себе целью добиться успеха или популярности ни в коринфской, ни в какой бы то ни было другой церкви. О проповедниках, ищущих популярности, апостол говорит, что они «сравнивают себя с самими собой» (ст. 12), подмечая тем самым ключевой момент всякого самоутверждения: самоутверждающийся всегда считает себя и только себя единственным критерием истины. Павел же вовсе не пытается себя ни с кем сравнивать. Он просто делает дело Божие, говоря о себе, что он будет хвалиться «по мере данной Богом части» в этом деле (ст. 13). Но подобного рода «похвальба» похвальбой вовсе не является: ведь при таком подходе к собственному служению служителю можно уже не озадачиваться мнимым «соответствием» или «несоответствием» ни поставленной перед ним задаче, ни посланной ему Богом аудитории. Ему не нужно никуда «тянуться» (ст. 14), он просто делает порученное ему Богом дело, исполнение которого сближает его с теми, кого Бог ему поручил (ст. 14 – 16).

Резюмируя сказанное, Павел призывает тех, кому всё же хочется чем-нибудь похвалиться, «хвалиться о Господе», что для него фактически означает лишь одно: отдать всё, включая все успехи и достижения, Богу, Который Сам уделит Своему служителю столько почёта и уважения от окружающих, сколько сочтёт нужным (ст. 17 – 18). И дело тут не в призыве к скромности как таковой, а в том, что без смирения, без полного предания себя в волю Божию, со всем, что имеешь, включая все успехи и достижения в делах, порученных Богом, в Царство не войти. Ведь там важны не заслуги, а отношения. И отношения эти не определяются никакими заслугами. Для Царства скорее справедливо обратное: любые заслуги имеют в нём смысл постольку, поскольку являются плодом отношений между жителями Царства. Потому и Павел призывает обращать внимание на ту любовь, которая связывает христиан между собой, а не на заслуги, которые нередко оказываются поводом для разделений.

Павел утверждает, что его противники могут хвалиться только собственным высоким мнением о самих себе. Но он лично считает для себя возможным только одну похвалу – исполнение миссии, возложенной на него Богом – проповедь и создание церковных общин. Для него это труд, который он выполняет не как может, а как должен. В ежедневных заботах он не оставляет места для удовлетворения человеческого тщеславия, поисков славы или чего бы то ни было еще столь же временного. Единственное, что является драгоценным в его глазах  — это жизнь ради Бога. Не зря в последних стихах этого отрывка, апостол как бы вспоминает текст из пророка Иеремии: «Но хвалящийся хвались тем, что разумеет и знает Меня, что Я — Господь, творящий милость, суд и правду на земле; ибо только это благоугодно Мне, говорит Господь» (Иер 9:24).

Слова Павла о человеке, который хвалит сам себя, на первый взгляд могут показаться тривиальными: ведь всем известно, что хвастовство глупо и бессмысленно, что ни к чему хорошему оно не ведёт. Но, с другой стороны, встаёт вопрос и о том, что называют обычно «заслуженной и объективной оценкой»: ведь на неё, казалось бы, имеет право каждый, так почему же человек не может дать себе такую оценку сам?

Наиболее распространённым и очевидным ответом является следующий: падший человек необъективен вообще, а в оценке самого себя особенно. Оно, конечно, действительно так, но ведь тогда и оценку множества людей, оценку общества тоже едва ли можно считать объективной: из множества, даже весьма обширного, необъективных оценок оценки объективной не составишь. В качестве объективного оценщика остаётся лишь Бог, который каждого знает так, как никто не знает себя сам. Такие рассуждения известны достаточно давно, и в них, наверное, тоже не было бы ничего нового.

Если бы не одно «но»: Павел говорит о христианской жизни, а значит, о жизни Царства. А в Царстве похвала и оценка вообще не играет той роли, как в непреображённом мире: ведь в непреображённом мире изначальный смысл любой оценки — информация, по оценке судят о человеке и о его делах. А в Царстве дела буквально говорят сами за себя, ведь там нет никого и ничего, кто или что может казаться не собой, там нет разрыва между внешностью и сутью. И Божья оценка становится в Царстве уже не похвалой или порицанием, как мы понимаем то и другое сегодня, а мерой Его участия в жизни и делах, за которые Он «хвалит» жителя Царства.

И христиане, и представители самых разных религий любят рассуждать о смирении. При этом выдвигаются самые разные критерии этого духовного состояния, порой довольно замысловатые. Между тем Павел даёт простое и понятное определение: смирение — это такое состояние человека, когда его утверждает Бог, а не такое, когда он утверждает сам себя.

Соответствующее греческое слово многозначно, но его главный смысл связан с идеей утверждения на некотором основании и дальнейшего продвижения вперёд. Дело, как видно, как раз именно в этом основании. Смирение начинается там и тогда, где и когда человек отказывается утверждать себя сам. И дело тут не в том, чтобы не быть ни в чём уверенным и всё время колебаться, будучи не в состоянии сделать выбор или принять решение. Дело в том, где находит человек свою, выражаясь современным языком, экзистенциальную опору. В том, на что он опирается по жизни.

Речь, конечно, не о религии и не о какой-то религиозной идеологии или каком-нибудь вероучении. Речь именно о живом Боге. О том «дыхании жизни», которое Бог вдувает в каждого из нас при сотворении. И о том, насколько мы ощущаем это дыхание. Насколько оно становится частью нашей жизни. В какой мере её определяет.

И, соответственно, в какой мере мы на него, на это Божье дыхание в нашем сердце, опираемся. В идеале — полностью, и тогда Божье присутствие становится неотъемлемой частью каждого нашего выбора, решения, поступка. Тут нам приходится учиться смирению: ведь ощутить это дыхание и присутствие Того, Кто за ним стоит, можно лишь тогда, когда готов принять любое Его решение и услышать любой Его ответ. Услышать и сделать, как сказано.

Вот это, собственно, и есть смирение. Тогда можно и утвердиться на этом дыхании и на воле Того, Кто за ним стоит. А можно обращать на это дыхание мало внимания, а то и вовсе его игнорировать. И тогда придётся искать в жизни другую опору. В своих способностях, возможностях, социальном статусе… вариантов много, но все их объединяет одно: всё это — человеческое. И опираться на это означает опираться на самого себя. Тут-то и пролегает граница между богообщением и его отсутствием. Потому, что Бог не войдёт в жизнь того, кто Его не ищет и не ждёт. И тогда человек остаётся при своём. Со всеми вытекающими последствиями.