Мысли вслух на Быт 9:1-29

Завет с Ноем ознаменовался ещё одним, достаточно важным, нововведением: человеку отныне было разрешено есть мясо. Может быть, конечно, люди ели его и раньше, но теперь это было Богом благословлено. Правда, с одной оговоркой: мясо есть можно, но без крови, потому, что в крови душа. Что тут имеется в виду?

Душа в Библии — не структура, не что-то статичное; она — скорее процесс, динамика, поток жизни, который современный философ скорее всего назвал бы экзистенцией. Такая же душа, судя по библейскому свидетельству, есть и у животных, у них она в крови.

Оно и понятно: кровь — субстанция жизни, её символ, по крайней мере, если говорить о жизни природной. Жизнь принадлежит Богу, её не может присвоить себе ни один человек — она не мясо, которое теперь даётся человеку в пищу так же, как при сотворении ему были даны в пищу злаки и плоды. Мясо — человеку, жизнь, вместилищем которой это мясо было, — Богу. Ещё интереснее — и печальнее — с человеком: его душа, поток его жизни тоже теперь связан с кровью.

Прежде, до падения, он был связан с тем «дыханием жизни», которое Бог дал человеку при сотворении, и в этом была уникальность человека: его жизнь, сам процесс его существования определялся Богом через «дыхание жизни» непосредственно. Теперь всё изменилось: жизнь человека перешла в кровь, как у любого животного. Человек сам стал в известном смысле животным, его существование теперь определяется не Богом, не «дыханием жизни», а природой, теми природными процессами, которые протекают в его теле.

Соответственно, о непосредственном направлении жизни человека Богом теперь остаётся только мечтать: телесность человека при падении изменилась так, чтобы человек мог существовать в полуавтономном режиме, подобно всем животным, на которых он стал теперь похож. Теперь, чтобы хоть немного приблизиться к прежнему, до падения, состоянию, человеку приходится прилагать усилия к тому, чтобы Бог снова начал определять его жизнь через то «дыхание жизни», которое после падения человек порой едва в себе замечает и о котором почти не помнит.

Человек остался существом духовно-природным, но если до падения его естественным состоянием была жизнь духовная, так, что дух в нём определял жизнь и деятельность его природы, то теперь его естественным состоянием стало состояние природное, так, что природа теперь определяет границы существования и проявления его духа. Таковы плоды грехопадения, с которыми приходится мириться даже праведнику, каким был Ной.

Интересно, какая связь между тем, что человек сотворён по образу Божию, и принципом «кровь за кровь»? И не оправдывает ли это, к примеру, кровной мести или смертной казни для убийц? Ведь Тора, к примеру, в качестве наказания за умышленное убийство предписывает именно смертную казнь, да и кровную месть она допускает, хотя и неохотно, в качестве крайней, но нежелательной меры. В чём же тут дело? Не в том ли, что с кровью связана жизнь («душа») человека? Конечно, так было не всегда. Когда Бог сотворил человека, он вдунул ему в ноздри (так в еврейском тексте) дуновение жизни, и человек ожил, стал «душой живой». До грехопадения, как видно, жизнь человека была связана с дыханием Божиим. А вот после грехопадения человек стал похож на других животных: его жизнь теперь оказывается связана не с духовным началом, не с Божьим дыханием жизни, а с началом природным, с кровью. Но ведь образ Божий в человеке всё же сохранился, хотя и потускнел, иначе праведность Ноя была бы невозможной! А если так, то кровь человека в глазах Божьих оказывается не менее драгоценной, чем дыхание жизни. Конечно, принцип «кровь за кровь» — не лучший способ наказания за кровопролитие, которое он не в состоянии предотвратить полностью даже тогда, когда применяется последовательно и абсолютно справедливо. Но ведь и наказание такого рода определено не Богом, оно предопределено падшей человеческой природой, которая не знает иного способа наказать и остановить убийцу. «Кровь за кровь» — не лучшее изобретение человечества, но это всё же лучше, чем полная безнаказанность. И Бог позволяет человеку выбрать меньшее из двух зол, понимая, что отказаться от зла полностью в своём нынешнем состоянии человек не может.

Почему именно радуга становится знаком того завета, который Бог заключает с Ноем, а в его лице — со всеми праведниками всех времён и народов? В древности подавляющее большинство народов считало радугу мостом, соединяющим небо и землю. По этому мосту, как думали, боги, живущие на небесах, спускались на землю к людям с тем, чтобы вступить с ними в общение. Конечно, Бога Библии священнописатель видит отнюдь не таким, какими видели древние язычники своих богов. Но образ радуги он сохраняет, делая её символом завета. И, по-видимому, главным смыслом этого символа, который был в нём заключён изначально, становится связь между небом и землёй. В самом деле, любой союз-завет предполагает особые отношения между теми, кто его заключает, в данном случае, между Богом и теми праведниками, которые, подобно Ною, Богу небезразличны настолько, что Он готов спасать их даже тогда, когда всё остальное человечество обречено. Но для судеб человечества важно другое: Бог готов остановить грядущую катастрофу ради тех праведников, с которыми Он заключил союз. А радуга — живое напоминание, а значит, и актуализация тех отношений, которые союз предполагает. Собственно, и спасают-то мир от катастрофы именно эти отношения. Конечно, на большее тут рассчитывать не приходится: завета с Ноем недостаточно для того, чтобы изменить ситуацию в мире кардинально, тут нужен народ Божий со своей историей, завершающейся приходом Мессии. Но для того, чтобы спасти мир от катастрофы, его достаточно. И этого уже немало: благодаря завету с Ноем человечество получает возможность дожить до своего спасения.

Нередко от человека, читавшего Библию (так же, впрочем, как и от не читавшего её) приходится слышать вопрос: а зачем вообще нужна вся эта история? Зачем Богу нужен какой-то особый народ, который Он называет Своим, зачем эта особая религия, да и Христос — зачем? Разве мало было в мире хороших людей и до Христа, и до Авраама, разве нет их и сейчас даже среди неверующих, не говоря уже о тех, кто верует иначе, чем христиане? Чем эти хорошие и даже по-своему верующие люди хуже избранных Богом евреев или христиан? Ведь ни те, ни другие в целом далеко не идеальны, и среди тех, и среди других встречаются самые разные люди, так стоит ли вообще свеч эта затеянная Богом игра, этот грандиозный проект, кажется, вовсе не приносящий ожидаемых результатов?

Притча о Ное (которую называют обычно рассказом о потопе, хотя потоп-то как раз волнует автора меньше всего) и даёт ответ на заданный вопрос. Ответ этот заключается, прежде всего, в том, что Богу небезразличны «хорошие люди», которых Библия называет обычно праведниками. Праведники действительно существовали в мире задолго до Авраама, до начала истории народа Божия. Образ Ноя и есть собирательный образ этих праведников, и не так важно, кто стоит исторически за этим образом из библейской притчи.

Важно другое: всякая праведность Богу абсолютно важна, важна настолько, что Он готов заключить союз с каждым, кто готов идти Его путём, когда бы и где бы такой человек ни жил. Но, при всей важности такой праведности её оказывается недостаточно. Её хватает лишь на то, чтобы мир вновь не постигла катастрофа, чтобы он не рухнул в бездну. Всех усилий всех праведников языческого мира хватает лишь для поддержания status quo.

Богу этого мало: Он хочет изменить ситуацию кардинально, Ему важно не просто отвести мир от пропасти, но и направить его на другой путь, а в конце концов спасти и преобразить с тем, чтобы мир стал полноценной частью Его Царства. Тут мало оказывается всей праведности языческого мира, тут нужны особые усилия, особое откровение и особый народ, который станет его носителем и хранителем, и, наконец, Мессия, через Которого Царство войдёт в мир, преображая его.

Во времена Ноя вся эта история ещё впереди, но план Божий уже существует, и Он уже начал действовать. Пока сделан лишь первый шаг, но без первого шага не будет и последующих, а значит, не будет и всей истории спасения.

Непросто понять две вещи. Во-первых, кажется, вина Хама несоизмерима с наказанием, мы склонны умалять его вину, особенно пред лицом такого страшного наказания. И, во-вторых, непонятно, почему согрешил Хам, а проклят оказался его сын Ханаан и весь последующий род, не Хам и весь его род, а именно начиная с Ханаана. На самом деле грех Хама мы должны рассматривать на том же масштабе, как грехопадение Адама и Евы или как грех Каина, как некое очень важное событие, описанное исполненным символизма языком, повлиявшее на судьбы многих и многих людей последующих поколений. Человек и грех другого человека, Хам и грех Ноя - вот изначальная ситуация. Как относиться к греху другого? Ключевым моментом становится нагота Ноя. Здесь нет чего-то скандального или моветонного, здесь, как и в рассказе о грехопадении Адама и Евы, нагота означает самовольный выход из-под защиты Бога, беззащитность. Согрешивший беззащитен - и тот, кто оказывается рядом, должен вернуть человеку эту защиту, пусть не полную, как была в Эдеме, но хотя бы такую, как возможна в падшем мире. Символом этой защиты, уже знакомым нам по грехопадению Адама и Евы, становится прикрытие наготы. Именно этого не делает Хам. Почему же был проклят Ханаан, а не Хам? По толкованию святителя Филарета (Дроздова), «Ной пощадил Хама, уважая благословение Божие, в котором сей участвовал по исшествии из ковчега». И присовокупляет, что, возможно, здесь еще и пророчество о грехах будущих. Наверное, можно дать и другие толкования. Важно понять, что таков закон греха: он имеет силу проникать сквозь поколения людей, он наследуется, это одно из главнейших и страшнейших свойств зла. Здесь вовсе не идет речь о мстительности Бога или Его людей, каким был Патриарх Ной, вот это очень важно понять.

За что Ной проклинает Хама? В чём неправота сына Ноя, указавшего братьям на грех отца? Или пьянство — не грех? Вряд ли: отношение к этому пороку у всех без исключения библейских авторов однозначно негативное. Тогда, выходит, отношение Ноя к поступку Хама было несправедливым? Едва ли: ведь Ной — праведник, который, конечно, как и всякий человек, может согрешить, но который, как и всякий праведник, не станет защищать свой греховный поступок. Тогда в чём же дело? Наверное, ключевой момент, объясняющий если не всё, то многое, заключается в той насмешке, с которой указывает Хам братьям на грех отца. Он отнюдь не сочувствует ему как отцу, не говоря уже о сострадании к нему, как к ближнему. И дело тут не в личных обидах, а в том, как относится Хам к чужому греху. Здесь же возможны лишь два варианта: помочь согрешающему преодолеть свой грех, хотя бы тем, чтобы не акцентировать на нём внимание окружающих, если уж никак невозможно оказать никакой другой помощи, или высмеять грешника, ещё больше втоптать его в ту грязь, в которой он оказался с тем, чтобы самоутвердиться за его счёт. Второй вариант, конечно, весьма рискованный: ведь грешить так или иначе приходится всем, хотя и не одновременно, и всегда есть шанс, что завтра кто-то другой так же втопчет в грязь того, кто столь активно делает это сегодня. Но желание самоутвердиться в человеке часто оказывается настолько сильным, что о завтрашнем дне самоутверждающийся не думает. И тогда он перестаёт видеть в ближнем ближнего, воспринимая его лишь как инструмент собственного самоутверждения. А вместе с тем перестаёт видеть и Бога. Во всяком случае, Бога живого.