Мысли вслух на31 Октября 2024

В качестве ответа на просьбу учеников научить их молиться Господь Иисус Христос предлагает им молитву «Отче наш» и дополняет ее кратким наставлением. Сама краткость ответа Христа на такой важный вопрос поразительна. В современном христианстве разговор о молитве всегда гораздо пространнее того, что сказал Господь. И в Его словах можно выделить несколько принципиально важных моментов. В первую очередь, Господь не говорит ученикам ничего, подобного словам: «Вы теперь не можете этого понять», - как иной раз говорит Он и ученикам, и, особенно, иудеям, о тайне Воплощения. Его рекомендации носят довольно простой и практический характер, и Он не делает из молитвы эзотерического действия, доступного для избранных и посвященных и закрытого для профанов.

Господь предлагает обращаться к Его Небесному Отцу с благоговением и просить осуществления Его воли и Его замысла о мире. Он также предлагает весьма краткое прошение о повседневных жизненных нуждах, просьбу о прощении, способности прощать и защите от зла. И далее, Он в своем объяснении ученикам говорит лишь о неотступности и смирении в молитве. А все остальное, о чем написаны тома, в сущности относится не столько к молитве, сколько к тому, чтобы нам собрать воедино свою раздробленную на части личность.

Что такое религия? И какова цена человеческой религиозности? Споры об этом продолжаются уже не одно столетие. Одни видят в религии главный двигатель духовной жизни, другие считают её силой страшной, разрушительной, указывая, в первую очередь, на то, какие формы может принимать и какие явления порождает воинствующая, нетерпимая ко всякому инакомыслию религиозность.

Ученики Иисуса, были, несомненно, людьми глубоко религиозными, как и большинство евреев той эпохи. И к тому времени, к которому относится описываемый евангелистом эпизод в самарянском селении, они уже провели со своим Учителем не меньше года. Но вот — неприятие, и первая, непосредственная на него реакция апостолов. Будь проклято это село! Разрази гром его жителей! Можно было бы, конечно, подумать, что это сгоряча, что перед нами всего лишь первая, непосредственная реакция. Иисус считает иначе, Он говорит Своим ученикам: не знаете, какого вы духа. Как видно, сказанное сказано не сгоряча, тут не случайная ошибка, не оговорка, а позиция.

Позиция, вполне объяснимая исходя из религиозных представлений евреев евангельской эпохи. Эпохи, когда самаряне были для евреев хуже язычников: ведь они, как и евреи, считали себя народом Божиим, поклоняясь при этом Тому же Богу Авраама и Моисея, Которому поклонялись евреи. Таких претензий евреи самарянам, как нетрудно догадаться, простить не могли. Язычники были просто другими, они не имели отношения к Богу Израиля; самаряне имели и претендовали перед Богом на то место, которое по праву занимал еврейский народ. И религиозное чувство диктовало лишь один ответ на подобного рода притязания: ненависть.

Ненависть, которая религиозному сознанию представлялась вполне обоснованной: ведь любая религия в основе своей тотальна, она требует себе всего человека, всецело определяя его мировоззрение, поведение, ценностную систему. И никакая религия, разумеется, не терпит конкуренции: межрелигиозная терпимость обычно появляется лишь тогда, когда градус религиозного напряжения падает. Впрочем, возможна и иная причина: человек может быть терпим к чужой религиозности не только тогда, когда он ещё не дорос духовно до религиозного чувства, но и тогда, когда он духовно его перерос.

Именно это имеет в виду Спаситель, говоря апостолам, что они не знают, какого они духа. Им кажется, что, желая уничтожить противников своего Учителя, они приближают торжество Его Царства. Но на самом деле они это торжество лишь отдаляют. Ведь христианство не религия, а жизнь в Царстве, и Мессия пришёл в мир не для того, чтобы уничтожать Своих врагов, а для того, чтобы спасти каждого, кого можно спасти.

Но понять это нелегко. Собственно, одними человеческими усилиями понять такое вообще невозможно, и религиозное чувство тут не помощник; оно, как видно, может даже стать помехой на пути понимания того, что же такое Царство, принесённое в мир Спасителем. И только дыхание Божие открывает апостолам, что такое Царство. После Пятидесятницы им уже никогда больше не придёт в голову утверждать Царство и насаждать Церковь силой. Даже в самых тяжёлых ситуациях и с самыми благими намерениями.

Слова Спасителя о пророке, который вне Иерусалима не умирает, на первый взгляд кажутся несколько загадочными. Что Он хочет сказать? Констатировать всем достаточно хорошо известный факт того, что биографии всех без исключения пророков была так или иначе связаны с Иерусалимом? То традиционное неприятие пророческой проповеди, которое было свойственно всем временам? Наверное, и это тоже. Но есть и иное: духовный смысл пророческого и мессианского служения. Ведь, в конечном счёте, Иерусалим — место, избранное не людьми, а самим Богом. И всякий служитель Божий (по крайней мере, так было до прихода в мир Мессии) должен был раньше или позже там оказаться.

Оказаться не только потому, что паломничество в Иерусалим, в священный город яхвизма, было мечтой любого верующего яхвиста, но ещё и потому, что духовный смысл пророческого ли, мессианского ли служения не мог быть отделён от места присутствия Божия. Всякий свидетель Божий раньше или позже должен был оказаться рядом с Его алтарём. А дальше должно было произойти одно из двух: его или принимали, принимали именно как свидетеля и служителя Божия, или убивали.

В этом нет ничего удивительного: ведь деятельность любого истинного служителя и свидетеля Божия, достигнув своего духовного апогея, в конечном счёте ставила перед последним выбором не только его самого, но и, (быть может, в первую очередь) народ Божий: свидетеля вместе с его свидетельством нужно было или принимать, или избавляться от него. Путь в Иерусалим, к духовному центру яхвистской общины, становится одновременно и временем, которое даётся народу на осмысление происходящего. А проповедь в Иерусалиме — момент последнего и окончательного выбора, когда откладывать решение дальше уже невозможно.

И, как видно, решение всегда оказывалось не в пользу свидетеля. Неудивительно, что и посланный Богом Мессия проходит тот же путь: ведь свидетельство о Царстве тоже должно было прозвучать именно в Иерусалиме, вновь ставя народ перед выбором. Но есть и существенное различие: прежде отвержение того или иного из свидетелей было лишь этапом, хотя и трагическим, того духовного пути, который теперь завершался, так, что «да» или «нет» на сей раз становилось окончательным, определяя судьбу Израиля вплоть до дня Суда, этого момента последнего выбора, после которого выбирать будет уже нечего.

Сегодняшнее чтение, помимо прочего, рассказывает нам о попытке Павла проповедовать Христа настоящим язычникам, никогда ничего не слышавшим ни о Мессии, ни о Боге Авраама (ст. 16 – 34). Прежде ему приходилось иметь дело с язычниками, так или иначе связанными с Синагогой и знакомыми с иудейской религией, теперь же, в Афинах, он встретился с представителями философских школ, с которыми ему, вероятно, ещё не приходилось дискутировать (ст. 18). Атмосфера в Афинах располагала к философским диспутам, и Павел, как видно, не преминул этим воспользоваться (ст. 19 – 21). Он решил опереться в своей проповеди на тот факт, что в Афинах в те времена существовали алтари, посвящённые, как было на них написано, «неведомому богу». История их уходила корнями в глубокую древность: афинское предание, известное уже в античную эпоху, связывало их со случившейся в незапамятные времена эпидемией чумы, от которой жители города никак не могли избавиться. Они приносили искупительные и очистительные жертвы всем богам, каких знали, но эпидемия не прекращалась. И тогда горожане соорудили алтари и принесли жертвы тому самому «неведомому богу», имени которого они не знали, но который, как они думали, мог избавить их от бедствия. Трудно сказать, было ли это предание известно Павлу, но, во всяком случае, он заговорил о Боге Авраама именно как о том самом «неведомом боге». И, вполне вероятно, ему удалось бы убедить слушавших его философов, если бы он не упомянул о Воскресении (ст. 30 – 32). Ответом апостолу были насмешки и недоумение. И дело было не в том, что собравшиеся в афинском ареопаге философы были как-то особенно враждебны христианству или Церкви: большинство из них почти наверное ничего о них не слышали. Проблема была в философском мышлении как таковом. Любая философская система, даже такая, в основе которой лежит духовный опыт, по определению рационалистична, она невозможна вне логического мышления, а у логики есть свои, чётко очерченные, рамки. Павел же, говоря о Воскресении, вышел далеко за их границы: ведь Воскресение в рамки формальной логики не укладывается. И слушавшие его философы тут же это заметили, отказавшись обсуждать то, что, по сути, действительно не является предметом философии. И лишь немногие решились, не ограничиваясь философией, пуститься в исследование неведомых философам глубин (ст. 33 – 34). И нашли Царство, которого не могла им открыть никакая философская система.

Павел высоко ставит служение пресвитеров-старейшин, особенно тех, кто несёт «служение слова» — служение учителя-раввина. Такие люди вообще нередко становились членами совета старейшин: ведь служение учителя было связано не только с изучением священных книг и с обучением этому. Главным смыслом служения учителя было обретение опыта жизни соответственно внутренней Торе, а также опыта, связанного с процессом выстраивания самой внутренней Торы.

Это была очень серьёзная и напряжённая духовная работа: человеку, который хотел обрести внутреннюю Тору и научиться жить в соответствии с ней, надо было прежде всего осознать себя и свои интенции, а затем научиться так же осознанно своими интенциями управлять.

Мало того: настоящий учитель должен был быть готов поделиться своим опытом жизни в Торе и пути Торы с каждым желающим учиться, а значит, он всегда должен был быть открыт для общения и для любых вопросов, связанных с духовной жизнью и духовным путём. Такое служение было далеко не простым, а опыт его для Церкви был поистине бесценным — оттого-то нередко учителя и становились членами совета старейшин, иногда в возрасте сравнительно молодом, как и сам Тимофей.

Естественно, что такой учитель, будучи всё время на виду и ведя при этом напряжённую внутреннюю жизнь, легко мог стать жертвой клеветы или оговора — ведь тут невозможно быть для всех хорошим и всем нравиться. Недовольные могли появиться легко и появлялись быстро, но к их свидетельствам Павел призывает Тимофея относиться критически. Оно и понятно: любое обвинение, если только оно было истинным, свидетельствовало фактически о непригодности учителя для его служения.

Отстранение же от служения для многих было равнозначно духовной смерти. Вот апостол и советует всякое обвинение против пресвитера, и особенно пресвитера-учителя, рассматривать так, как предписывает Тора рассматривать обвинения, по которым возможно вынесение смертного приговора. Тора требует, чтобы в таких случаях обвинение подтверждалось бы, как минимум, двумя свидетелями, свидетельство которых после подробного рассмотрения и перекрёстного допроса свидетелей подтверждалось бы со всей несомненностью и очевидностью. И Павел распространяет это правило на всякого пресвитера, а особенно на пресвитера-учителя: ведь ответственность на тех, кто принимает решение касательно их самих и их служения, не меньше, чем на тех, кто утверждает смертный приговор.

Возникший спор о том, брать ли с собой Иоанна Марка, мог бы привести к разрыву. Но мы видим, что даже разделение между братьями оказалось плодотворным: пойдя в разные места, они смогли проповедовать большему количеству людей. Даже споры и несогласия, вызванные человеческими нестроениями, Господь поворачивает во благо, восполняя то, что мы силимся испортить.

Казалось бы, Павел, отрицающий обязательность ветхозаветных ритуалов для неиудеев, да и вообще, как представляется, не сторонник формального законничества, мог бы и не обрезывать Тимофея. Правда, по матери Тимофей принадлежит к еврейскому народу, поэтому обрезание необходимо, если Павлу и Тимофею предстоит общаться с иудеями. Но не только для уступки общественному мнению Павел, как может показаться, отступает от собственных принципов. Действия Павла двуедины: невозможно осуществлять свободный выбор, разрушая закон, и наоборот: чёткие правила могут стать опорой для свободного действия.