Мысли вслух на Лк 3:1-38

Слово «покаяние» стало для нас привычным. Мы каемся потому, что так надо. Мы каемся во множестве грехов, но меняется ли при этом наша жизнь? Не принося плодов покаяния, мы можем смело относить к себе слова Крестителя о «порождениях ехидны» и «секире при корне дерев». При этом, ясно, какие плоды должны приносить сборщики налогов (мытари) и военнослужащие. А если мы к ним не относимся? Что делать нам? Чтобы это понять, необходима серьезная работа над собой, внимание к своей жизни, решимость жить по-другому. И тогда перед нами открывается возможность крещения Духом и огнем, следования за Возлюбленным Сыном, надежда услышать заветные слова: «В тебе Мое благоволение!»

Сегодняшнее чтение вновь возвращает нас к образу Иоанна Крестителя. И здесь мы снова встречаемся с разным видением евангелистов Матфея и Луки, на этот раз относительно служения Иоанна. В отличие от Матфея, Лука, помимо общего содержания проповеди пророка (ст. 3–9), упоминает также те советы, которые Иоанн давал людям разных профессий и сословий (ст. 10–14). Советы эти были в разных случаях различны, но было в них и нечто общее: все они так или иначе были связаны с вопросом о соблюдении данных Богом заповедей.

Очевидно, напоминая слова Исайи о необходимости «подготовить путь Господу» (ст. 4), Иоанн имеет в виду прежде всего важность следования Торе. Казалось бы, в таком призыве не было ничего принципиально нового: об этом говорили все ветхозаветные пророки. Но было в деятельности Иоанна и нечто необычное.

Не случайно в рассказе евангелиста упоминаются сборщики налогов («мытари») и воины (ст. 12, 14). И те, и другие в еврейском обществе евангельских времён были изгоями. На мытарей смотрели, как на коллаборационистов, сотрудничающих с оккупантами и обирающих собственный народ. Что касается воинов, то здесь, вероятно, речь идёт о римских солдатах, которые были или язычниками (что маловероятно), или прозелитами (обратившимися в иудаизм бывшими язычниками). Общественное положение таких прозелитов было довольно двусмысленным: они не считались полноправными членами еврейской общины (таковыми становились лишь их дети), а для соплеменников они были чужаками, а нередко и предателями.

Иоанн же, как видно, принимает каждого независимо от социального и религиозного статуса. Он, очевидно, не думал, что грядущее мессианское Царство будет дано лишь правоверным иудеям. Путь был открыт даже тем, кто считались для народа Божия людьми потерянными, и потерянными навсегда —мытарям. Ведь свой грех они совершили осознанно и добровольно, а от последствий такого греха, как считалось, очиститься невозможно, даже если впоследствии согрешивший искренне раскаивался в содеянном. Бог мог принять его раскаяние, но скверна, оставленная грехом, навсегда ложилась на него самого и на его потомков.

Иоанн между тем не отталкивал и мытарей, требуя лишь, чтобы после очистительного омовения («крещения») они впредь не нарушали норм Торы (ст. 13). Для него, очевидно, сотрудничество с римскими властями не было столь страшным грехом, как для большинства его современников. Но дело было, конечно, не только в этом. Ведь Иоанн, как никто другой, понимал, что Мессия, Которого он ожидал и о приходе Которого свидетельствовал, принесёт в мир Царство, где каждому будет дана возможность начать жизнь с чистого листа. А его собственной задачей было приготовить народ Божий к этой новой жизни. Жизни, к которой, раскаявшись, сможет приобщиться даже самый страшный грешник, если только он сумеет принять главный дар Царства — дар Божьей любви.

Переходя к основной части Евангелия, Лука увязывает в один рассказ продолжение истории Иоанна Крестителя, начало служения Иисуса Христа и две Его генеалогии. Именно две! В этом парадоксе и раскрывается радостная Весть: Иисус два раза назван Сыном Божьим — в человеческой истории (то есть в собственно нисходящей генеалогии от Иосифа до Бога) и в божественном откровении, когда во время Его крещения с небес прозвучал голос Отца. Это значит, что история и откровение сливаются в одно целое в жизни одного Человека и теперь слово Божье прозвучит из человеческих уст. Это также означает, что слова и дела Иисуса из Назарета, о которых читатель узнает в последующих главах, действительно открывают Бога — Он оказывается непосредственно в гуще земных событий, на улицах и равнинах Палестины и — в сердце читателя.

Начало проповеди Иоанна о покаянии привязана к исторической дате, благодаря чему у нас есть возможность соотнести евангельские события с теми происшествиями, которые привлекали гораздо большее внимание современников, а затем и историков. Идут нескончаемые войны, возникают и гибнут империи, на престолы восходят правители, а посреди впечатляющих кровопролитий странствующий проповедник призывает грешников к покаянию. Но пройдёт не так много времени, войны и правления растворятся во тьме веков, но тьма не сможет одолеть память о малозаметной, как казалось, проповеди Иоанна.

Не только для контрастного восприятия событий упомянуты хронологические ориентиры. Людям, свойственным окунаться в одну из крайностей, привычно выбирать что-то одно - или временное, или вечное. Но библейский взгляд гармонизирует кажущиеся крайности, он признаёт важность и вечного, и временного. Да, временное также ценно, но особую ценность оно приобретает на стыке с вечным.

Иоанн отрицает, что он Мессия, он исполняет служение, которому предстоит уместиться в пределы своего времени. Но он готовит приход Того, Кто посреди временного мира явит лик вечности.

Проповедь Иоанна и его призыв к обращению (которое в Синодальном переводе названо покаянием) ставят нас перед парадоксом, который, однако, мы замечаем не сразу. Речь о том, что люди нерелигиозные (сборщики податей — мытари, солдаты и вообще простой народ, не особо задумывающийся о религии) откликаются на призыв Иоанна охотнее людей религиозных, к примеру, фарисеев, составлявших религиозную элиту еврейского общества евангельской эпохи. В принципе, здесь нет ничего удивительного: всякий религиозный человек уверен, что обращение нужно не ему, уже и без того верующему, а тем, кто от веры далёк. А вера в таком случае, конечно, всегда отождествляется с религией, так же, как духовная жизнь с жизнью религиозной. Иоанн же, как видно, призывает к обращению всех — и религиозных, и нерелигиозных. Ведь его задача — приготовить народ к приходу Мессии, а значит, и к принятию Царства. И здесь уже мало оказывается одной религиозности, и даже одной человеческой веры оказывается мало, тут нужна такая полнота доверия к Богу и такая готовность отдать себя в Его руки и в Его волю до конца, какая падшему человеку неизвестна в принципе. С точки зрения того, что нужно для Царства, обратившихся нет, как и нет и тех, кто готов в него войти: не готов ни один, и обратиться нужно каждому. И тут-то оказывается, что людям нерелигиозным проще: им нечего терять, они ни на что в плане духовной жизни не претендуют и легко соглашаются с тем, что им нужно обратиться. А вот людям религиозным сложнее: ведь признать себя нуждающимся в обращении означает во многом обесценить собственные религиозные достижения в глазах окружающих, так же, впрочем, как и в своих собственных. Решиться на такое непросто, и многим фарисеям этот выбор, как видно, оказывается не по силам.

Требования Иоанна и требования Иисуса. Реализм первого и максимализм - а, точнее, сверхреализм - второго очень четко видны нам сегодня, если мы посмотрим на текст внимательно. Казалось бы, все то же и накормить голодного и одеть нищего. Но если Иоанн говорит тому, у кого есть две одежды одну отдать, то Иисус говорит: и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду (Мф 5:40). Еще более заметным становится отличие в случае с требованиями Иоанна к воинам и сборщикам податей. Просто ничего сверх положенного не брать. По сути, не делать другому того, что ты не хочешь, чтобы делали тебе. Обратимся к книге свящ. Георгия Чистякова «Над строками Нового Завета». «Очень близко к тому, о чём говорит Иисус, подходит Его старший современник раввин Гиллель, который учит: «Что вредно тебе, того не делай другому, вот тебе и весь закон, а остальное — комментарий». А Иисус уточняет: «...ибо в этом закон и пророки». Но если Гиллель поучает: «Что вредно тебе, не делай другому», то Иисус говорит: «Во всём, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними». Греческий мыслитель Исократ писал: «Не делай другим того, что злит тебя, когда ты испытываешь это на себе от рук других». Младший современник Иисуса философ Эпиктет заметил «От чего избегаешь ты страдать сам, не налагай то на других» Наконец, Александр Север, римский император, считавший себя философом-стоиком, говорил: «Чего ты не хочешь, чтобы сделали тебе, того не делай никому другому».<...> За много веков до Иисуса китайский философ Конфуций сказал: «Чего не желаешь себе, того не делай и другому». Как видим, это правило типично для самых разных философских и религиозных систем. Казалось бы, Иисус не сказал ничего нового. Но Он, в отличие от многочисленных своих предшественников, произносит слово «делайте» (в Синодальном переводе «поступайте»). Таким образом, все формулы до Христа носили характер отрицательный, как в заповедях: «Не убий», «Не укради» и т.д. Христос говорит о том же, но в утвердительной форме. И это очень важно, так как здесь речь идёт не о пассивном неделании зла, а об активном доброделании, которое есть христианство. Об этой активности христианства мы часто забываем, а зря». И вот это очень важно увидеть в сегодняшнем отрывке, чтобы ни в коем случае не относиться к Иоанну как двойнику Иисуса, просто менее удачливому, подобно тому, как бывают герои-резонеры в художественном произведении. Нет. Иоанн – это мост, по которому нужно пройти, чтобы прийти к Иисусу. Нельзя его миновать. Через него надо пройти. И по сути только святые проходят этот мост до конца, а мы лишь где-то еще посередине, мы еще не можем дотянуться до максимализма Иисуса, но у нас уже есть покаяние.

Являя Себя в водах Иордана, Господь властно вторгается в ход человеческой истории. Воды этой реки становятся очистительными и животворными, как те, над которыми носился Дух Божий в первый день творения. Всемогущий приходит омывать нас Духом Святым и огнем. Кто может устоять перед силой благоволения Отца, явленного нам во Христе Иисусе. И тем не менее Иоанн Креститель говорит об ответственности людей за происходящее. Сотворите достойный плод покаяния! Он призывает к перемене жизни, к полному обращению. Наступает День Господень, великий и страшный. Но Господь приходит в этот день в тишине и смирении, и каждому из нас нужно самому предпринять усилие, чтобы войти в Его открывшееся Царство. Поэтому не безразлично, что представляем из себя мы, к которым является Христос. Поэтому Его явление не нарушает нашу свободу. Напротив, Богоявление — единственное, что придает этой свободе смысл.

Слова Иоанна Крестителя, обращённые к, в общем-то, глубоко религиозным и благочестивым фарисеям, звучат несколько странно. И дело не только в том, что он называет их «змеиными отродьями» («порождения ехиднины» Синодального перевода), но и в его словах об их стремлении избежать приближающегося к ним гнева, под которым, очевидно, подразумевается гнев Божий.

Тут многое объясняет религиозная психология, которой, вероятнее всего, руководствовались те из фарисеев, кто всё же пришёл к Иоанну для омовения (а таких вряд ли было много: ведь большинство фарисеев к словам и деятельности Иоанна Крестителя относилось скептически). Они, по-видимому, просто считали, что очистительных омовений много не бывает, и ещё одно тоже лишним, во всяком случае, не будет.

Иоанн призывал к обращению и раскаянию, будучи уверен, что в этом, как и в соответствующем очистительном омовении, нуждаются все без исключения, что в народе Божием нет тех, кто готов встретить Мессию, что нет чистых, которые могли бы со спокойной совестью выйти Ему навстречу. Отчасти такой взгляд Иоанн унаследовал от ессеев, с которыми, вероятно, был некоторое время тесно связан, но в значительной мере он — следствие откровения, полученного самим Иоанном, откровения, которое и заставило его выйти на проповедь.

Фарисеи в большинстве своём не были согласны с пророком, будучи уверены, что они-то во всяком случае к встрече с Мессией готовы: в конце концов, они всю жизнь посвятили тому, чтобы к ней подготовиться, и соблюдение чистоты, духовной, нравственной и ритуальной, занимало в их жизни главное место. Но, как видно, были среди фарисеев и такие, кто мог, хотя бы предположительно, исходить из того, что всё, сказанное Иоанном, правда.

А вдруг он действительно пророк, человек Божий? Вдруг он прав? Тогда на всякий случай лучше совершить то очищение, к которому он призывает. Хуже во всяком случае не будет, а лучше… лучше может быть, если окажется, что этот странный проповедник всё-таки прав. Но такое омовение было, разумеется, совсем не тем, к чему призывал Иоанн. Тут было именно желание совершить ещё одно очищение «на всякий случай», чтобы гарантированно угодить Богу. Избежать того самого грядущего гнева. Которого без настоящего осознания собственной греховности избежать всё равно было нельзя.

Приходящие к Иоанну не случайно спрашивали его, что же им делать дальше. Иоанн говорил о скором приходе Мессии. Мессию тогда в Иудее ожидали если не все, то многие. И многие были уверены, что они готовы к встрече с Ним. Ещё больше было таких, которые в готовности уверены не были, но были уверены в том, что знают, как подготовиться. И большинство было уверено, что приход Мессии станет для них праздником, праздником встречи с Божьим Служителем и праздником торжества того Царства, жителями которого они надеялись стать.

И вот появляется пророк, который говорит, что всё не так просто. Что встреча может оказаться совсем не такой радостной. Что готовых к этой встрече, в сущности, практически нет. И что готовиться придётся очень многим, если не всем, кто ждёт встречи с Мессией. В такой ситуации вопрос о том, что делать, как готовиться, был вполне актуален. Иоанн говорил об обращении и об очищении. Говорил о них даже тем, кто, в общем-то, не имел особых оснований считать себя нечистыми. Говорил тем, кто и так верил в Бога Израиля. Что ещё нужно?

Обращение предполагало какие-то перемены в жизни. Какие? Об этом и спрашивают Иоанна те, кто к нему приходил и кто ему верил. Пророк говорил об огненном очищении — и слушающие его понимали, что он имеет в виду. Богоявление может стать для человека сжигающим его огнём, если человек окажется не готов к встрече. Надо было подготовиться. И Иоанн скажет пришедшим к нему людям, как готовиться. Ничего особо сложного он не предлагает. Никаких продолжительных молитв, никаких особых сложных очистительных ритуалов.

Главное — любовь к ближнему и открытость к нему. И дело не только в том, что без такой открытости ближние неизбежно будут страдать. Дело ещё и в том, что, не научившись открытости в общении с людьми, практически невозможно научиться ей в общении с Богом. Навык открытости куда легче приобрести, общаясь с таким же, как ты сам, человеком, чем общаясь с Богом, совсем на тебя не похожим. И Иоанн рекомендует это как лучшую подготовку для встречи с грядущим Мессией. И как предварение опыта жизни в Царстве, где открытость — один из главных принципов.

Приход Мессии в евангельские времена ассоциировался у большинства тех, кто Его ожидал, с днём Божьего суда. Оно и неудивительно: ведь Мессия должен был установить на земле Своё Царство, а в Царство это мог войти не каждый, а только праведник. Стало быть, день прихода Мессии и наступления мессианского Царства по определению должен был стать также и днём Суда. Правда, Суд этот понимали по-разному, так, что образов, его описывающих, в народной религиозности можно найти множество.

Один из таких образов и использует Иоанн в своей проповеди. В основе его лежит картина разделения человечества, и разделение это символически описано как веяние пшеницы во время сбора урожая. Это образ, к которому не раз прибегал во время Своего земного служения и Сам Спаситель — как видно, он оказался очень удачным для описания того, что произойдёт в день торжества Царства и окончательного Суда. Речь идёт о разделении между праведниками и грешниками. Но тут не просто разделение, тут скорее своего рода проверка, тест на соответствие.

Зерно в одну сторону, мякина в другую — это понятно. Но ведь зерно от мякины отличается качественно, у них и вес разный, а разный он потому, что зерно наполнено, а мякина пуста, это лишь шелуха, пустая оболочка. Тут-то и пролегает главное различие между входящими в Царство и остающимися вовне. Весь вопрос в том, с чем приходит человек к порогу Царства. Полон он или пуст. А это, в свою очередь, зависит от пройденного человеком пути. Праведность ведь прежде всего связана с тем Божьим присутствием, без которой её просто не может быть. Вот оно-то, это присутствие, и наполняет человека. Делает его зерном. А если ничего такого нет, если человек идёт по жизни, не ища никакого Божьего присутствия или вообще не думая о Боге, то и наполняться ему будет нечем. Тогда в конце пути, у порога Царства, он окажется пустым. Не Бог судит и прогоняет человека от этого порога. Можно было бы сказать, что человек судит сам себя. Или, точнее, судом человеку становится пройденный им путь. Пройденный или с Богом, или без Него.

Омовение («крещение»), совершаемое Иоанном, было, конечно же, не обычным очистительным омовением, совершаемым в случаях, предписанных Торой, каждым верующим евреем. Не было оно и омовением наподобие ессейского, с которым сравнивают его некоторые историки. Внешне, конечно, омовение Иоанна действительно его напоминало, что и неудивительно: ведь Иоанн, по-видимому, провёл в Кумранской общине достаточно много времени. Но омовения кумранитов были всё же по сути очистительными, хотя и не вполне традиционными: кумраниты считали, что человека оскверняет, в сущности, само соприкосновение с миром, и потому омывались несколько раз в день для того, чтобы, когда придёт Мессия, Он не застал бы их нечистыми.

Иоанн был, как видно, согласен с кумранитами в том, что встретить Мессию не готов никто. Но он видит проблему не в ритуальной нечистоте, а в духовной неготовности. Главной темой проповеди Иоанна не случайно становится обращение: ему было открыто, что без нового обращения, без обновления отношений с Богом ни о какой встрече Мессии, ни о каком вхождении в Царство не может быть и речи. А окружающие Иоанна люди, среди которых было немало глубоко и искренне религиозных фарисеев, никак не могли понять: чего ещё он от них хочет?

О каком обращении он говорит им, людям, соблюдающим все религиозные нормы и правила, включая, разумеется, и правила ритуальной чистоты? И лишь обращение к Отцу Самого Спасителя наглядно показало каждому, что от него требуется. Конечно, ни о каком несовершенстве, ни о какой неполноте духовной жизни в случае Иисуса говорить не приходится. И обращения, о котором говорил Иоанн, Ему не требовалось тоже: Его отношения с Отцом и без того были идеальными. Но в процессе Своего общения с Отцом в молитве Иисус даёт окружающим увидеть, какими могут быть настоящие, глубокие отношения человека с Богом и что они означают. И прежде всего речь идёт об открывшемся небе и о том свидетельстве, которое прозвучало, когда небо открылось.

Конечно, такое свидетельство могло прозвучать в истории лишь однажды. Но в жизни Царства свидетельство Божие вообще можно считать нормой духовной жизни: ведь в Царстве небо открыто всегда, а каждый его обитатель слышит Бога и знает о своём предназначении. Это и была та полнота духовной жизни, к которой призывал уже Иоанн, полнота, которой не могла дать никакая религия. Полнота, от которой были так далеки слушавшие пророка фарисеи.

Евангелист отмечает, что Иисус крестился вместе со всем народом, и значит, Он не отделяет Себя от людей, не противопоставляет им. Он, безгрешный и не нуждавшийся в очищении грехов водным крещением, готов разделить с людьми последствия совершаемого нами зла.

Именно в момент Его крещения открывается небо, закрытое от людей со времён грехопадения. Открывается не в момент голгофской жертвы, когда грехи будут смыты Его кровью, но уже теперь, когда Он в иорданских водах принимает на Себя последствия грехов не только множества кающихся в этот день, но и грехов всего человечества, огромной части которого и сегодня мысль о покаянии кажется нелепой. Шаг в воды Иордана стал одним из важнейших шагов на Голгофу.

Родословная Иисуса в Евангелии от Луки строится иначе, чем в Евангелии от Матфея. Евангелие от Матфея подчёркивает принадлежность Иисуса к израильскому народу, поэтому родословная начинается с Авраама и ведётся через века и поколения, составляющие ветхозаветную историю Израиля. В Евангелии же от Луки подчёркнута всемирная миссия Иисуса, поэтому от реальности Его уникальной личности евангелист переходит родословной, уходящей в глубь веков, к началу, к Первоисточнику - Тому, Кто и в начале и в конце один и Тот же.

На то не было Божьей воли, чтобы появилось в мире зло. Он не хотел этого, мы сами допустили зло в прекрасный, созданный Господом мир, где все «хорошо весьма». Однако Он чувствует ответственность за это на Себе. Подобно тому, как родители винят себя и свое воспитание, когда ребенок что-нибудь натворит. Однако что противопоставить злу? Наверное, у Него достало бы сил справиться с ним в прямом поединке, ведь Он всемогущ. Но Он не делает этого. Подобно тому, как родители стараются дать ребенку возможность самому исправить свои ошибки, чтобы он их понял и чему-то научился. Однако Он все-таки противопоставляет нечто злу (ибо как Добрый Родитель Он хочет нам помочь), но не Свое могущество, а Свою беззащитность. Как можно было усмирить буйство Ирода? Очень трудно понять, что этому злобному тирану можно противостоять беззащитность и слабость маленькой пташки, голубя, которого легко убить, но слабость, таящую в себе безграничное могущество Духа Божия.

«И не опечаливайте Святого Духа Божия, Которым вы были запечатлены в день искупления», говорит нам Апостол. Как гармонично это позволяет продолжить говорить о нас и о Боге в отношении детей и Родителя. Мы опечаливаем Его, когда что-то делаем не так. Подумаем об этой особой печали. Она нас творит.

Для понимания рассказа об искушении Иисуса Христа нам необходимо вспомнить историю Адама, на которого евангелист указывает в последних словах предыдущей главы. В библейском сказании об искушении Адама (Быт 3) ему предлагалось стать «как Бог», разорвав единство с Богом и вкусив запретного плода. Начиная Свое служение, Иисус как «новый Человек» должен пройти через такое же испытание: Иисусу предлагается стать Царем при помощи «традиционных средств» — хлеба, зрелищ, силы и богатства. Он выбирает другой путь, который приведет Его на Голгофу. Ставя перед читателем два примера — Адама и Христа, Писание ждет и его выбора, ведь у каждого человека есть великая цель, и каждый имеет свободу использовать для ее достижения дьявольские средства.

Родословие — весьма древний литературный жанр, и для сегодняшнего читателя на первый взгляд оно кажется скучным и странным. Восприятие евангельских родословий осложняется еще и различиями между тем, которое приводит евангелист Лука в сегодняшнем чтении, и тем, которое мы находим у евангелиста Матфея. Тем не менее родословие как жанр и евангельские родословия в частности несут вполне определенную смысловую нагрузку и занимают важное место в системе библейского повествования.

Основные идеи, которые выражают родословия в Священном Писании, можно назвать преемственностью, единством и историчностью. Перечисление предков и потомков напрямую отражает генетическую, как мы бы сейчас сказали, связанность людей, например — наследование обетований предков и присущего им стояния перед Богом. Однако, поскольку в древних литературах (а вероятно, и в древней лексике) не существовало отвлеченного понятия генетической преемственности, самые разные авторы (не только в библейских повествованиях, но и вообще в древневосточных литературах) выражали эту мысль, приводя родословия. Далее, родословие выражает причастность тех, кто включается в него, некоторой единой природе, единому феномену. В современном языке мы скажем «все люди — братья, потомки Адама». Древний автор выражает эту мысль, приводя генеалогию потомков Адама. Наконец, события жизни тех, кто упоминается в биографии, полагаются включенными в единый поток общей истории, где одно явление следует из другого и наследует ему. Символические числа поколений, как в родословии Евангелия от Матфея, подчеркивают исторический ритм и закономерность событий. Так события жизни людей обретают в родословии свою историческую почву и контекст. Это особенно важно именно в библейском повествовании, потому что история — его живая ткань.

Родословие Христа, которое приводит евангелист Лука, в отличие от родословия у Матфея, полностью подчинено главному. Его ключевое слово — последнее. Евангелист перечисляет «Иисус... был, как думали, Сын Иосифов... Адамов, Божий». Намеренно заключая долгое перечисление невозможным сопоставлением, евангелист наглядно подчеркивает символический характер всего родословия. Ведь Адам — творение Божье, а не Его сын в строгом смысле этого слова. И потому принадлежность Иисуса всему приведенному ряду поколений становится относительной, целиком зависящей от факта Воплощения. Далее, в Израиле действовал закон левирата, по которому родственник умершего бездетным женился на его вдове, и первенец этого брака считался сыном умершего бездетным. Евангелист Лука, в отличие от евангелиста Матфея, приводит родословие в соответствии с этим законом, что также подчеркивает его условный характер. Но несмотря на все это, родословие Иисуса недвусмысленно выражает полноту и реальность Его принадлежности к нашему роду. Основная мысль, которую евангелист хочет донести этим литературным приемом до читателя, вкратце такова: Иисус — Сын Человеческий и Сын Божий, приход Которого стал итогом всей священной истории.

Почему нам так важна родословная Спасителя? Ведь Он рожден был от Духа Святого, но, тем не менее, евангелист помещает ее в свой текст, хотя мог бы этого не делать. Причем начинает со слов: «Он, как думали (!), был сын Иосифа». Если это просто заблуждение, бытовавшее среди людей, зачем об этом писать? Но мы знаем, что ни одной случайной буквы в Слове Божьем нет. Значит, мы должны понять, что именно говорит нам Господь через это. Может быть, Ему нужно показать, что Своим приходом в мир Он пришел к человеку не как вышний к нижнему, а как свой, родной, чтобы стереть последнюю грань, мешающую любви человека к Богу и Бога к человеку. Ведь кто был Иосиф? Один из рода, возводимого к Адаму. Но ему доверена забота о Боге. В образе Иосифа, прижимающего к своей груди младенца Иисуса, все люди через родословную обретают полноту богообщения.

Но ведь не просто к Адаму возводится этот род: «…Сифа, Адама, Бога», пишет евангелист. Бог в начале и Бог в конце. Он альфа и омега этой родословной. А эта родословная становится прообразом родословной всего человечества. Последняя точка этой родословной становится вершиной родословной человечества, к своему концу еще не пришедшей. «Христос глава Церкви», говорит нам Апостол. Глава, вершина… это есть нечто имеющее глубокую связь со всем прочим, это есть его завершение, исполнение, а не что-то отдельное, данное извне. Вот именно это и призвана напомнить нам родословная Спасителя.

Генеалогии, родословные списки для Библии жанр вполне традиционный. И практически никогда они не используются по своему прямому предназначению. Конечно, генеалогическое древо Спасителя было бы нам интересно и само по себе, безотносительно к каким бы то ни было иным литературным задачам. Но евангелисту, как видно, именно эти другие задачи оказались важнее собственно истории.

О таком его отношении к истории можно судить хотя бы по тому несомненному факту, что генеалогия Иисуса у Луки отличается от Его генеалогии у Матфея. Комментаторы приложили немало усилий и выдвинули немало глубокомысленных и остроумных версий для объяснения расхождений в разных вариантах генеалогии Иисуса у синоптиков. Не исключено, что некоторые из них верно объясняют дело. Но, как бы то ни было, главный вопрос всё равно остаётся: а что вообще может дать нам такая генеалогия в плане понимания личности Иисуса и смысла Его земного служения? Каково бы ни было происхождение Иисуса, Он в любом случае остаётся Тем, Кто Он есть.

И всё же: зачем нам знать о земных предках Спасителя? С одной стороны, для того, чтобы избежать того спиритуализма, который уже начинал проявляться в околоцерковной среде тогда, когда создавались синоптические евангелия. Христа тогда некоторые считали уже не Человеком, а кем-то вроде ангела, у которого не было и не могло быть земной истории. И генеалогии тут играли роль своего рода исторической привязки, без которой о христианстве в его подлинном смысле говорить не приходилось.

Но было и нечто иное, более глубокое: без генеалогий, как это ни покажется странным, не могло быть полноценного представления о том Царстве, которое принёс в мир Спаситель. Оно, конечно, по Его собственным словам, «не от мира сего». Но это не означает, что оно вне истории. Наоборот, оно именно в истории, в истории настолько, что после прихода Христа, после Его смерти и воскресения, после Пятидесятницы история только и определяется его присутствием в мире. Оно само теперь и есть история, весь смысл христианской истории и сводится к истории Царства, входящего в мир.

«Неотмирность» же его заключается в том, что оно существует по своим законам, а не по законам падшего мира. Царство чуждо не мира, а того греха, в котором лежит мир, не истории, а того исторического зла, которое порой путают с самой историей. И генеалогии призваны напомнить нам об этом. Напомнить о том, что и Царство, и Тот, Кто принёс его в мир, с самого начала были частью истории. Истории мира, истории своего народа, истории человечества. И это не случайно: так было задумано Богом с самого начала.