Мысли вслух на Ин 11:17-27

Лазарь был другом Христа, и Он его очень любил. Однако Иисус дал ему пройти опыт смерти. Именно осознанно дал, потому что, конечно, мог прийти, пока тот еще был болен. Опыт смерти – это что-то очень важное. В рассказе о семье Лазаря мы больше видим сестер, а Лазарь словно молчит, но мы знаем о нем главное Иисус его любил и дал ему умереть. Мы очень часто, когда любим кого-то, кто тяжело болен, молимся неистово о его исцелении. Как-то у одной молодой женщины очень тяжело болел ее без памяти любимый отец. И вот она говорила о нем с одним очень мудрым человеком, говорила о том, что просит себе креста, раз Господь не слышит ее уже почти 2 года длящихся молитв, чтобы хотя бы с креста молить о нем и тогда Он бы услышал и исцелил страдальца. И мудрый человек ей ответил: а ты о чем молишься, небось, об исцелении, а ты молись о том, чтобы свершилась воля Божья. Именно об этом рассказ о воскрешении Лазаря. Даже того, кого любит, может быть их даже как-то по-особому, Господь проводит сквозь тяжелейший опыт, иногда это опыт настоящей физической смерти, иногда просто особый крест, чтобы на них явилась благодать Божия и слава Божия, ибо на них она является с удивительным блистанием.

Многим из нас знакома такая ситуация: умер кто-то из близких, и приходят друзья выразить свое соболезнование. Они говорят: «Скорбим», - или «Все там будем», - так или иначе соглашаясь со смертью, принимая ее окончательность. Слова Иисуса отличаются разительнейшим образом. Он говорит о воскресении, о победе над смертью, Он говорит о Себе как носителе такой жизни, для которой смерть не оказывается финалом. Более того, Он может наделить других такой жизнью. А потом — самый главный вопрос: «Веруешь ли сему?» И тут для каждого человека, к которому обращен этот вопрос, наступает момент решающего выбора — выбора веры, в котором не поможет рассудок, потому что ему нечего делать там, где нет информации, в котором не поможет авантюрный характер, потому что оба ответа одинаково рискованны. Этот выбор может совершить только сердце человека, средоточие его свободной воли и способности к любви и доверию без всяких доказательств. И сейчас этот вопрос поставлен перед каждым из нас: «Веруешь ли сему?»

Марфа вышла навстречу Христу, в то время как Мария осталась дома. Сравнивая Марфу и Марию, их часто противопоставляют в качестве воплощений практичности и духовности, хотя и Марфа открыта словам Учителя, и Мария способна быть активной. И на этот раз свойства Марфы проявились не только в хлопотах по хозяйству, но и в её шагах ко Христу, неотделимых от умения слушать Его и усваивать услышанное.

Христос даже не заходит в дом, Он сразу идёт к могиле. Здесь Евангелие сохранило для нас уникальное свидетельство: Иисус прослезился. Одного этого достаточно, чтобы понять, насколько несовместим Его облик с образом небожителя, способного послать Лазаря на смерть, чтобы продемонстрировать собственное могущество. Нет, Он не хочет, чтобы люди умирали, скорбит об их участи, поэтому и намерен избавить нас от порабощённости злу.

Людей, собравшихся у могилы, Он просит отвалить камень. Христос, способный воскрешать, мог бы и Сам справиться, но людям это не пошло бы на пользу: воскрешать мы не можем, но то, что нам по силам, Он за нас делать не обязан. Подлинную надежду на Бога не надо путать с психологией Емели на печи.

Сегодняшнее чтение даёт нам ещё одно свидетельство торжества того Царства, которое принёс в мир Иисус. Во все времена и у всех без исключения народов торжество смерти над жизнью воспринималось как нечто несправедливое и недолжное. Все попытки посмотреть на смерть с позиций стоика или натурфилософа, относящегося к ней с философским спокойствием и принимающего её как нечто закономерное и неизбежное, а потому нормальное, были, как правило, безуспешными: в момент встречи со смертью лицом к лицу она всё равно вызывала к себе лишь ужас и отвращение. Нередко, конечно, к этим чувствам примешивались и другие, связанные с причинами и обстоятельствами смерти, но они уже к смерти как таковой отношения не имели: их источником были именно упомянутые причины и обстоятельства, а не смерть как таковая.

Библия объясняет такое отношение к смерти: смерть вошла в мир вследствие грехопадения, она — часть мирового зла, которое неизбежно должно будет исчезнуть после того, как мир, преображённый силой Божией, станет частью Царства. И Иисус, прослезившись при виде скорбящих людей (ст. 32 – 36), подтверждает, что смерть не мнимая, а подлинная трагедия человеческой жизни.

Это, разумеется, не конец, впереди — воскресение, Суд и Царство, в евангельские времена среди верующих евреев о воскресении знал каждый (ст. 23 – 24). Но смерть всё равно оставалась состоянием, для человека противоестественным, она противоречила замыслу Божию о человеке и его предназначении. И потому Царство оказывается несовместимо со смертью.

Иисус не случайно говорит о Себе, что Он и есть воскресение (ст. 25 – 26): ведь Он несёт полноту Царства в Себе, и смерть отступает перед Царством. Конечно, возвращение к прежней, ещё не преображённой силой Божией жизни в прежнем, ещё не ставшем частью Царства мире едва ли можно считать завершением пути. Это ещё не то воскресение, которого ожидали верующие евреи. Но смерть и Царство несовместимы, и потому даже тот, кто ещё не преобразился до конца, в Царстве обретает ту полноту жизни, которая ему доступна.

Никто не может вместить в себя больше жизни, чем он в состоянии вместить, но, соприкоснувшись с полнотой жизни Божией, каждый обретает ту меру жизни, которая ему доступна. Лазарь ещё не дошёл до полного преображения, но жить той жизнью, которой живёт в нашем, ещё не до конца преображённом мире всякий здоровый человек, он был вполне в состоянии. И он получает эту возможную для себя полноту, выходя на свет Божий из гробницы, в которой был погребён (ст. 38 – 44). И тогда каждый смог наглядно убедиться, что Царство действительно вошло в мир, а вместе с ним в мир вошло и воскресение, о котором до сих пор думали, что оно было ещё впереди.

Казалось бы, столь наглядная демонстрация должна была растопить и обратить все сердца, но ничего подобного, как видно, не произошло. Одни действительно обратились (ст. 45 – 46), другие же ещё больше укрепились в своём неприятии Христа и Царства. Но свидетельства были слишком наглядны, и отвергающим Царство не оставалось ничего другого, как в своём последовательном отвержении прийти к мысли о необходимости избавиться от Того, Кто принёс Царство в мир (ст. 47 – 53). Так неприятие Царства ведёт на крест посланного Богом Спасителя мира.

Смерть многое ставит на свои места. Ее нельзя обмануть, от нее нельзя отшутиться, перед ней все равны, от нее никому не уйти. Поэтому неудивительно, что самые серьезные и важные вещи человек сравнивает по силе со смертью — это достойное сравнение: «Крепка, как смерть, любовь» (Песн 8:6). Религиозная вера, как самое серьезное содержание жизни многих людей, не раз сопоставлялась со смертью — тысячи мучеников предпочли умереть, но не отречься от своей веры. Значит, смерть — это некий рубеж, на котором происходит последнее испытание веры. Это не обязательно собственная смерть — сестры Лазаря встали перед этим испытанием так же, как и он сам. Они сохранили веру, но — не до конца. Воскресение мертвых будет, но не теперь, считает Марфа. Поэтому для нее звучат странные слова: «Я — воскресение и жизнь. Верующий в Меня, если и умрет, оживет». И происходит победа над смертью, еще до окончательного торжества Пасхи, и до того, как мы сами сможем на опыте убедиться, что любовь — сильнее смерти.

Имеет ли отношение наша нынешняя жизнь к жизни Царства? Ответом на этот вопрос можно считать такое событие, как воскрешение Спасителем Лазаря. Конечно, та жизнь, к которой возвращает Иисус Своего друга, — не жизнь Царства во всей её полноте. Лазарь возвращается всего лишь к «обычной» жизни, той, которая доступна непреображённому человеку. Не больше, не меньше. Но, как видно, эта ограниченная, конечная, отравленная грехом жизнь всё же имеет прямое отношение к жизни Царства. В самом деле, ведь, идёт ли в Евангелии речь об исцелении или о воскресении, всякий раз мы сталкиваемся не с чем иным, как с Царством, с его воздействием на природу нашего, ещё не преображённого мира. А в Царстве нет места ни болезням, ни смерти, так, что всякий, с ним соприкоснувшийся и приобщившийся к полноте его жизни, избавляется от того и от другого. И тогда оказывается, что у Бога для нас есть только одна жизнь. Одна не только в смысле единственности того жизненного отрезка, который мы проживаем в нашем нынешнем состоянии и который многим представляется единственной жизнью, нам доступной, но и в смысле того сущностного, как сказал бы философ, онтологического единства жизни, как духовного процесса, направляемого и определяемого Богом, в который мы включены по Его любви и милосердию. Одна и та же жизнь начинается в утробе матери и завершается в полноте Царства. И духовная наполненность её определяется не местом, а только мерой полноты и интенсивности богообщения. Конечно, в разных состояниях и в разные периоды человеческой жизни полнота эта будет разной. Но если она достигнута, болезням и смерти она места не оставит. И потому воскресает Лазарь. Он возвращается к прежней жизни, но во всей её полноте. В полноте, которая становится прообразом дугой полноты, полноты Царства.

«Днесь Вифаниа предвозвещает Воскресение Христа Жизнодавца, востанием Лазаревым ликовствующи…» Часто говорят, что, де мол, есть эта «художественность» в Евангелии: и герои-резонеры вроде Иоанна Крестителя, и события-двойники вроде воскрешения Лазаря, - призванные оттенить главное событие, иными словами, все по законам художественных текстов. Но это глубоко неверно. Увидеть это до конца можно лишь очами сердца, но все же попробуем замечать какие-то очень конкретные детали. Христос воскрес на третий день. А Лазаря Господь воскресил на четвертый. Почему говорится о четвертом дне? Оказывается есть вполне реально обусловленная культурой причина. Обратимся к книге Давида Стерна «Комментарий к еврейскому Новому Завету», с.269: «Прежде чем медицина научилась отличать коматозное состояние от смерти, людей по ошибке иногда хоронили живыми. Еврейские обряды погребения пытались исключить всякую возможность такой ужасной ошибки. По словам пост-талмудического трактата, составленного в восьмом веке (по еврейскому календарю – наше прим.), «мы выходим на кладбище, проверяя мертвых в течении трех дней, и не боимся, что нас заподозрят в хождении путями Амореев (т.е. в суеверных обрядах). Однажды похороненного человека проверили и обнаружили, что он жив; он прожил еще 25 лет, а затем умер. Еще один такой человек жил, и у него родилось пять детей, прежде, чем он умер» (Смахот 8:1)». И то, что прошло 4 дня, означает очень простую вещь, что время положенной по обряду проверки уже истекло. Он действительно умер. Мог ли Господь оказаться в Вифании прежде этого срока или не мог, нарочно Он выжидал или нет – вопрос не нашего ума. Было так. Здесь нет и доли художественности, символичности чисел, их совпадений, кратности и так далее, что всегда бывает в «мистагогической» литературе, а только живая ткань жизни.