Мысли вслух на Мф 3:1-17

Когда мы читаем о недоумении и негодовании Иоанна Крестителя, не хотевшего допускать Иисуса до крещения в Иордане, нам становится очевидно: Иоанн узнал Его. Ведь участие в этом крещении должно было свидетельствовать о том, что человек исповедует Богу свою греховность, признает, что он не прав, а теперь в реке оказывается Тот, Кто прав перед Богом. Но Иисус все же принимает крещение — значит, у Бога есть еще и другая правда, кроме правоты перед Самим Собой. Это правда любви, которая «исполняется», когда правый решает разделить жизнь с неправыми, безгрешный — с грешниками. Это может быть непонятным и неприятным, это может противоречить нашим представлениям о справедливости, но Христос заходит в воду вместе со всеми и оказывается, что Любимый Сын Отца — один из нас.

Вряд ли можно сомневаться, что и проповедь, и сам образ Иоанна Крестителя произвели на его современников неизгладимое впечатление. Своим обликом и образом жизни он напоминал пророков древности (ст. 4). Впрочем, если верно предположение историков о связи Иоанна Крестителя с движением ессеев (точнее, с Кумранской общиной, находившейся на берегу Мёртвого моря), то его колоритная внешность аскета и жителя пустыни не должна нас удивлять. Намного интереснее и важнее была его проповедь. Иоанн, очевидно, призывал к публичному раскаянию в грехах, к обращению (которое в Синодальном переводе названо «покаянием») и к омовению, которое было традиционным средством очищения от скверны, в т.ч. и от скверны, порождённой совершённым грехом (а грех, согласно тем же традиционным представлениям, всегда оскверняет человека) (ст. 2, 6). Но было в его проповеди и нечто необычное. Он, очевидно, призывает к обращению, к раскаянию и к омовению каждого, а не только тех, кому, согласно тем же традиционным представлениям, это было необходимо. Иудейские религиозные каноны того времени требовали омовения в случае совершения конкретного греха или в случае осквернения по какой-то иной причине. Кроме того, оно требовалось от тех, кто принимал иудаизм и входил в Синагогу. Были не вполне ортодоксальные иудейские общины (к которым относились в т.ч. и ессеи), члены которых были уверены, что человека оскверняет не только конкретный грех, но и, так сказать, сама жизнь, так что очистительное омовение, по их мнению, требовалось человеку постоянно. Члены таких общин омывались, как правило, несколько раз в день. На первый взгляд может показаться, что к тому же самому призывает и Иоанн. Неудивительно, что фарисеи и саддукеи, придерживавшиеся более традиционных взглядов, если и омывались (омовение в Синодальном переводе названо «крещением»), то, по-видимому, больше для проформы и на всякий случай, не очень понимая, зачем именно это надо, что и вызвало гнев Иоанна (ст. 7 – 10). Но при более внимательном прочтении станет заметно, что Иоанн идёт дальше учения об омовении как о непрерывном очищении. То, что традиционного очищения недостаточно, он понимает не хуже ессеев. Но ему открылось, что последнее и окончательное очищение совершит сам Мессия-Христос, и оно уже не будет похоже ни на какие очистительные ритуалы, доступные человеку, даже такому, который, как сам Иоанн, действует во имя Божие (ст. 11 – 12). И это не удивительно: ведь вместе со Христом в мир входит и Царство, где нет и не может быть места никакому греху и никакой нечистоте. До сих пор люди стремились к чистоте и свободе от греха как к недостижимому идеалу; теперь, когда Христос идёт в мир, идеал становится достижим, но не человеческими силами, а действием Божиим. И никакая религиозность сама по себе не заменит этого действия Божия.

Если вслушаться, в самом призыве Иоанна слышится напряжённость. Ведь для того, чтобы призвать людей к покаянию, ему пришлось напомнить, что приблизилось Царство Небесное. Увы, нам слишком часто приходится напоминать о чём-то, требующем серьёзности, чтобы мы смогли вспомнить о том, что хорошо бы делать и без напоминаний. И если уж не получается совсем не грешить, почему бы не каяться своевременно? Но вот же, дотягиваем до крайней точки.

Приходящих креститься Иоанн допускает к крещению после исповедания ими грехов. Но от фарисеев и саддукеев он требует сотворить плод покаяния, то есть доказать веру делами. Мало того, он встречает их весьма сурово. Между тем Крестителя можно бы упрекнуть и в несправедливости, ведь остальные грешники также хотят избежать будущего гнева, их грехи вряд ли чернее фарисейских и саддукейских.

Но фарисеи и саддукеи претендуют быть элитой, и потому с них спрос выше. Однако не только поэтому. У них, людей изощрённо образованных, уже нет простодушия «простых» грешников, привычно совершающих «общепринятые» грехи, но способных, испытав отвращение, отвернуться от них. Но ум, склонный к рефлексии и интеллектуальным играм, слишком часто норовит оправдывать любые действия своего образованного хозяина. И потому для вкусивших закваски фарисейской и саддукейской труднее усвоить, что покаяние — не только теоретическое осознание того, что нехорошо, но и решительный отказ от прежнего привычного образа жизни.

Все евангелисты рассказывают о служении Иоанна Крестителя. По-видимому, для них очевидно, что само его появление было обещанным Богом знаком, предваряющим пришествие Мессии. Невозможно принять Христа, если не принял весть Его предшественника. Проповедь Иоанна двоякая: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное». Царство близко, но увидеть, узнать его можно, только предварительно изменившись. Покаяние означает внутренний поворот, несогласие с существующим состоянием своей души и обращение к Тому, Кто может совершить в нас это необходимое изменение. Такой поворот требует мужества, и Иоанн помогает людям решиться на этот шаг — и тем, что предлагает омовение в водах Иордана как внешнее выражение того, что происходит в душе, и тем, что указывает на приближающегося Мессию.

Когда мы читаем рассказы евангелистов о проповеди Иоанна Крестителя, предшествовавшей Крещению Господа Иисуса Христа, мы легко упускаем из виду прямой смысл, содержащийся в повествовании. Так, евангелист Матфей сообщает нам о проповеди Предтечи, говоря, что «вся Иудея» крестились от него. Конечно, это преувеличение, и едва ли все жители Иудеи крестились поголовно. Однако, очевидно, что этих людей было очень и очень много. Вот это как раз совершенно удивительный факт. Нам же, напротив, по понятным причинам это кажется естественным.

Иоанн Креститель, призывая в покаянии принять приблизившееся Царство Небесное, не изобретает для покаяния нового обряда. Он использует омовение, совершавшееся над приходящими к Богу людьми «второго сорта»: этой процедуре подвергались язычники и женщины (для мужчин Израиля вступлением в завет было обрезание). В сущности, призыв Иоанна подобен тому, как если бы кто призвал современных православных христиан к повторному крещению. Для тех, кто приходил к Иоанну на Иордан, это поступок означал исповедание того, что они — как предатели и отступники, неверны Богу, и приближаются к Нему в покаянии не как полноправные потомки Авраама, но как язычники. Именно о таком покаянии говорили ранее пророки Израиля. Разве не удивителен тот факт, что с таким смирением покаявшихся людей было много?

Скорее, естественным можно считать поведение фарисеев и саддукеев. И те и другие полагали, что лишний благочестивый обряд им не повредит (выявляя тем самым неверие в благочестивые обряды вообще). И те, и другие хотели покрасоваться перед людьми своим благочестием: в этом вскоре после Крещения обличит их Господь Иисус Христос.

То, что евангелист Матфей подчеркивает, как много было искренне покаявшихся во дни Иоанна Крестителя, в первую очередь открывает нам, что такое «полнота времен», в которую, по слову апостола Павла, Бог посылает Сына Своего. Это время, когда множество сердец готово принять Христа в смирении и покаянии. И поэтому покаяние одних и лицемерие других не главное в служении Иоанна Крестителя. Предтеча проповедует покаяние и крестит не для того, чтобы дать людям спасение, но для того, чтобы Христос был явлен нам.

Евангельский образ Иоанна Крестителя больше всего напоминает ранних пророков, особенно Илию. Да и Сам Спаситель сравнивает его именно с Илией. Историки же связывают Иоанна и его проповедь с ессеями, с Кумранской общиной, предполагая, что свой духовный путь он начал именно там, на берегу Мёртвого моря.

И действительно: на первый взгляд может показаться, что Иоанн проповедует почти то же самое, что ессеи. Но именно «почти». Все ессеи, включая и членов кумранской общины, были уверены в своей избранности. Они были уверены, что Мессия придёт только ради них. Просто потому, что никто, кроме них, не сумел сохранить необходимую для встречи Мессии духовную и ритуальную чистоту. Нечистых же ессеям было не жаль: они в любом случае обречены, и спасать их не имеет смысла, не говоря уже о том, что это и невозможно. Спастись можно только в общине, подобной кумранской, все остальные обречены. Мессия придёт для того, чтобы вывести своих из этого погрязшего во зле мира. Остальные обречены: тот же Мессия сожжёт мир со всеми его грехами и нечистотой в космическом пожаре. Кого Он не заберёт с собой, те погибнут. Иоанн же говорит об обращении, которое открывает кающимся путь в Царство. Да, людям есть от чего очищаться, и очищение будет жёстким, огненным, пройти его будет не просто. И всё же путь в Царство Мессии не закрыт ни для кого.

Впрочем, исключения всё же есть: фарисеи и саддукеи, которых Иоанн прямо называет «змеиными отродьями» («порождения ехиднины» Синодального перевода). И дело тут не в том, что одни (фарисеи) были духовными вождями религиозного истеблишмента, а другие (саддукеи) связаны со священством и, вполне возможно, даже с храмовой верхушкой. Дело в том, что ни те, ни другие не ощущали никакой необходимости ни в раскаянии, ни в очищении, ни в новом обращении.

Они готовы были совершить ещё одно очистительное омовение, раз уж этот загадочный новоявленный пророк на нём настаивает. В конце концов, он и впрямь может оказаться Божьим человеком, а лишнее омовение в любом случае не помешает. Но в глубине души они были уверены, что они и без того готовы к встрече с Мессией, и без того чисты от греха и праведны. Именно это и ничто другое отделяло их от грядущего в мир Христа и Его Царства. И никакое омовение само по себе не могло им помочь: ведь Христу нужно наше сердце, а не наши омовения.

В чем упрекает Иоанн книжников и фарисеев, когда они приходят к нему креститься во Иордане? Ведь с виду они совершают еще один жест благочестия, хотят принять ритуальное омовение и тем самым очиститься, вроде бы стать лучше и чище. За что же их ругать? Казалось бы не за что.

Однако, стоит приглядеться к причинам, которые приводят фарисеев к Иордану. Как мы знаем из всех четырех Евангелий, фарисеи - люди большой учености, всю свою жизнь посвящающие изучению и толкованию закона Моисеева. И такой груз и ответственность знания часто побуждала их встать как бы над простыми людьми, чувствовать себя несколько праведнее остальных. И вот в Иудейской пустыне появляется некий новый пророк. Зачем идут они к нему? Видимо, одной из причин стало желание "проверить" то, к чему он призывает, а в особенности то, КАК он это делает, на соответствие Закону. Ну, а если все необходимые формальности соблюдены, тогда почему бы и самим не поучаствовать. Так, для порядку. Лишний раз очиститься никогда не помешает.

Не так ли и мы часто подходим к исповеди как к формальности? Ну да, конечно, так положено, вот мы и произносим заученные наизусть слова, не вдумываясь. Не сомневаясь в глубине души, что все равно на самом деле мы не хуже остальных и иногда даже лучше. Но тогда и для нас звучат сегодня горькие слова Иоанна Крестителя - "кто внушил вам бежать от будущего гнева? сотворите достойный плод покаяния".

Интересно, можно ли раскаяться и очиститься от греха просто так, на всякий случай? Что это — лицемерие? Едва ли: фарисеи были людьми глубоко религиозными, которые вряд ли позволили бы себе откровенный обман. Но что же тогда вызывает гнев Иоанна? Гордыня? Уверенность пришедших в том, что уж они-то, потомки Авраама, недостойными Царства быть не могут по определению? Наверное, да. Гордыня ещё никогда никому не приносила духовной пользы. И всё же дело, видимо, не только в этом. Зачем могло бы понадобиться очистительное омовение (а совершаемые Иоанном «крещения» были именно очистительными омовениями) тому, кто был уверен в собственной безгрешности? Ведь иудаизм той эпохи не знал такого понятия, как «первородный грех», грех для иудея евангельской эпохи был чем-то очень конкретным, и грешником считался лишь тот, кто такой грех совершил, а не всякий человек по определению, как мы считаем сегодня. Зачем же не согрешившим очищаться? Как видно, именно на всякий случай. А вдруг этот странный, так похожий на древних пророков, проповедник прав? А вдруг нужно ещё одно очищение, чтобы быть достойным грядущего Мессии? А вдруг… Словом, одно лишнее омовение, во всяком случае, не повредит. Вот только духовная жизнь — не религиозный обряд, здесь ничего не делается «просто так» и «на всякий случай». Так же, как не бывает «веры на всякий случай». Она есть, или её нет. Третьего не дано.

Как мы оцениваем свою жизнь пред Богом, свое духовное состояние, свои отношения с окружающими нас людьми? Если мы считаем, что у нас все в порядке, «не хуже, чем у других», и удовлетворены тем, что есть, то нам больше ничего не нужно, и Бог тоже. В этом нет покаяния, даже его начала. Покаяние начинается с осознания, что не все в порядке, что все наши усилия не позволяют достичь подлинно достойной человека жизни, что мы нуждаемся в Боге, в Его спасающей благодати. То есть первое движение покаяния — это отвержение себя, такого как есть, несогласие на свой собственный грех, отказ от него. Второй шаг покаяния — это обращение к Богу, признание необходимости Его присутствия, принесение Ему нашей несостоятельности и ожидание от Него нашего очищения, исцеления и наполнения жизнью.

Но есть и третья составляющая покаяния: плод, о котором напоминает Иоанн. Бессмысленно наше ожидание изменений, если мы не являем своей готовности измениться. Являем не «настроением», не словом, но делом. Нам надо начинать жить так праведно, как будто мы уже все получили от Бога, — тогда Он получит свободу давать нам силы на совершение этой праведности, на наполнение наших поступков внутренним содержанием — любовью. Это и будет той спасительной благодатью, которой Бог отвечает на наше покаяние.

Сегодня мы слышим слова Иоанна Крестителя, друга Жениха, того, кто предваряет явление Спасителя. Чтобы откликнуться на них, нам нужно обновить в себе понимание этого слова «покаяние».

Как мы оцениваем свою жизнь пред Богом, свое духовное состояние, свои отношения с окружающими нас людьми? Если мы считаем, что у нас все в порядке, «не хуже, чем у других», удовлетворены тем, что есть, то нам больше ничего не нужно, и Бога тоже. В этом нет покаяния, даже его начала. Покаяние начинается с осознания, что не все в порядке, что все наши усилия не позволяют достичь подлинно достойной человека жизни, что мы нуждаемся в Боге, в Его спасающей благодати. То есть первое движение покаяния — это отвержение себя, такого как есть, несогласие на само-существование. Второй шаг покаяния — это обращение к Богу, признание необходимости Его присутствия, принесение Ему нашей несостоятельности и ожидание от Него нашего очищения, исцеления и наполнения жизнью.

Но есть и третья составляющая покаяния: плод, о котором напоминает Иоанн. Бессмысленно наше ожидание изменений, если мы не являем своей готовности измениться. Являем не «настроением», не словом, но делом. Нам надо начинать жить так праведно, как будто мы уже все получили от Бога, — тогда Он получит свободу давать нам силы на совершение этой праведности, на наполнение наших поступков внутренним содержанием — любовью. Это и будет той спасительной благодатью, которой Бог отвечает на наше покаяние.

Интересно, можно ли раскаяться и очиститься от греха просто так, на всякий случай? Как упомянутые в сегодняшнем евангельском чтении фарисеи? Что это — лицемерие? Едва ли: фарисеи были людьми глубоко религиозными, которые вряд ли позволили бы себе откровенный обман. Но что же тогда вызывает гнев Иоанна? Гордыня? Уверенность пришедших в том, что уж они-то, потомки Авраама, недостойными Царства быть не могут по определению? Наверное, да. Гордыня ещё никогда никому не приносила духовной пользы. И всё же дело, видимо, не только в этом. Зачем могло бы понадобиться очистительное омовение (а совершаемые Иоанном «крещения» были именно очистительными омовениями) тому, кто был уверен в собственной безгрешности? Ведь иудаизм той эпохи не знал такого понятия, как «первородный грех», грех для иудея евангельской эпохи был чем-то очень конкретным, и грешником считался лишь тот, кто такой грех совершил, а не всякий человек по определению, как мы считаем сегодня. Зачем же не согрешившим очищаться? Как видно, именно на всякий случай. А вдруг этот странный, так похожий на древних пророков, проповедник прав? А вдруг нужно ещё одно очищение, чтобы быть достойным грядущего Мессии? А вдруг… Словом, одно лишнее омовение, во всяком случае, не повредит. Вот только духовная жизнь — не религиозный обряд, здесь ничего не делается «просто так» и «на всякий случай». Так же, как не бывает «веры на всякий случай». Она есть, или её нет. Третьего не дано.

В сегодняшней притче есть принципиальная разница в действиях рабов, получивших по пять и два таланта, и тем, кому был дан один талант. Первые два, которых господин в притче называет верными рабами, употребляют оставленные им средства в дело. Собственно, они делают именно то, что сделал бы и сам господин, если бы не отправился в чужую страну. Таким образом, они делают не столько свое, сколько его дело, исполняя его в меру данных им возможностей. Напротив, получивший один талант, хотя и не растрачивает чужих денег, но отказывается действовать. Более того, когда господин призывает его к ответу, он выказывает прямую враждебность именно образу действий своего господина. «Умножать таланты, — говорит он господину — это твое дело; вот ты сам его и делай, а меня это не касается».

Серебро в этой притче является своеобразным символом всего того, что дарует нам Бог, в первую очередь — Его дара жизни и Его милосердия. И жизнь человека видится здесь не как процесс обмена веществ, а как твое участие в жизни Самого Господа. Как на пиру, если ты решил не притрагиваться к пище, ты не можешь не остаться голодным, хотя перед тобой и стоит полная тарелка. Если ты не хочешь участвовать в деле Божием, ты остаешься ни с чем.

Мало кто из нас задумывается сегодня о парадоксальности такого евангельского события, как крещение Спасителя. То, что мы привычно называем крещением, было очистительным омовением, избавлявшим омывавшегося от последствий совершённого им греха. В контексте того, к чему призывал Иоанн Креститель, омовение становилось чем-то большим, чем просто очищение; но даже и в этом случае речь всё-таки шла об избавлении от греха и о новом обращении, в котором, по слову пророка, нуждался каждый.

В каком же очищении и в каком обращении мог нуждаться Тот, Кто был неподвластен греху, Тот, Кто принёс в мир Царство? О каком очищении могла в этом случае идти речь? Сам Иоанн все прекрасно понимает и говорит Иисусу: это Ты должен омывать и очищать меня, а не я Тебя. Иисус говорит ему в ответ не очень понятные слова: оставь, потому, что так мы должны явить полноту истины. Под «полнотой истины» Он имеет в виду то Царство, которое принёс в мир и которое теперь, с началом Его земного служения, должно быть миру явлено.

Почему же это происходит через очистительное омовение, в котором Сам Он нисколько не нуждается, по крайней мере, в том смысле, в котором нуждается в таком омовении грешный человек? Если бы омовения, упоминаемые в ветхозаветных книгах, ничем не отличались бы от тех, которые были с древнейших времён известны языческому миру, ответа на этот вопрос, скорее всего, просто не было бы. До прихода в мир Спасителя они уже были не магическим ритуалом наподобие языческих омовений, а явлением силы Божией. Вода служила лишь физическим посредником, природным проводником её воздействий на человека, которого Бог хотел очистить от последствий совершённого им греха.

Явление Царства — это также и явление силы Божией, притом в такой полноте, которой мир прежде не знал. Очистительное воздействие этой силы теперь оказывалось качественно иным, несравненно более глубоким, глубоким настолько, что оно преодолевало последствия любого совершённого человеком греха, если только человек раскаивался в содеянном, даже если грех был совершён сознательно, — нечто невиданное прежде, когда очиститься можно было лишь от последствий греха, совершённого невольно, по слабости или по незнанию. Очищающую силу Царства, освобождающую мир от власти греха, и называет Иисус полнотой истины.

Очищение мира — первый шаг к его преображению, которое завершится лишь тогда, когда мир станет неотъемлемой и органичной частью Царства. Без этого первого шага не будет и последующих: грех несовместим с Царством. Омовение мира, его освобождение от греха начинается с омовения Самого Спасителя, когда вода, которой Он омылся, стала рекой живой воды, которая открывает миру Царство.

Почему крестится Иисус? Он ведь безгрешен, и Ему не нужно покаяние. Показать нам пример? Но ведь не бессмыслицы же! Это очень чувствует Иоанн Креститель, поэтому он «удерживал Его». Но именно так Иисус «исполняет всякую правду», доводит до полноты праведность в этом мире, потому что, погружаясь в воду крещения, Он делает ее способной очищать нас от грехов наших, так Он берет их на себя и потом несет их на Крест. И стоящий в этой воде Иоанн внезапно обретает дотоле неведомую людям возможность видеть Бога во взаимосвязи Отца, Сына и Святого Духа и услышать откровение с неба о благой воле Божией, явленной в Иисусе Христе, возлюбленном Сыне Божием.

Перед самым Крещением, в ответ на попытку Иоанна удержать Его, Иисус произносит таинственные слова: «Оставь теперь, ведь так мы должны явить праведность во всей полноте» (Синодальный перевод предлагает вариант «так надлежит нам исполнить всякую правду»). Когда дело касается обычного человека, связь между очистительным омовением («крещением») и праведностью очевидна: именно очистительный ритуал, согласно традиционным иудейским представлениям евангельских времён, избавляет согрешившего от последствий совершённого им греха, конечно, лишь в том случае, когда ритуал этот сопровождается раскаянием. Но ведь Иисусу не в чем было раскаиваться и не от чего было очищаться, Его праведность всегда была полна и совершенна. Речь, очевидно, могла идти лишь о том, чтобы праведность эта, прежде скрытая от мира, теперь оказалась бы ему явленной. А связано такое явление могло и должно было быть как раз именно с тем, к чему призывал народ Иоанн, а именно с обращением. В самом деле, обращение ведь предполагает не только раскаяние в совершённых обращающимся грехах, раскаяние тут не цель, а только средство. Целью же является установление отношений с Богом, без которых ни о какой праведности не может быть и речи. Обращение же Иисуса стало не столько установлением таких отношений (у Него они были с самого начала), сколько их демонстрацией, свидетельством того, какими они должны быть и что они могут дать обратившемуся. И тогда всем, кто был свидетелем происходящего, открылось то Царство, которое Иисус принёс в мир: ведь полнота отношений между Богом и человеком и есть это Царство. Царство, ставшее доступным каждому благодаря служению и жертве Одного.

Человек интуитивно ожидает, что благоволение кого-либо к нему будет выражаться в благах. Друг с другу мы стараемся выразить свое доброе отношение и теплыми словами, и вниманием, и заботой. В ход идут подарки и помощь, защита от неприятностей, утешение в напастях и похвалы. Соответственно, человек ожидает, что доброе отношение к нему будет выражено в подобной же форме. Мы часто не совпадаем друг с другом в предпочитаемых формах выражения благоволения, и потому возникают недоразумения и конфликты. Если же человек пытается найти универсальную форму для того, чтобы выразить свое доброе отношение к другому, он говорит слова любви. Тому, кого мы любим, мы инстинктивно стараемся сказать что-то вроде: «Ты — самый лучший», независимо от адекватности этих слов.

Подсознательно и от Всемогущего Бога мы ожидаем чего-то подобного. Поэтому так важно для нас услышать сегодня слова Небесного Отца об Иисусе Христе: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в котором Мое благоволение». Безмерная благость Творца и вся сила Его любви даны нам в Иисусе Христе, потому что ничто иное, кроме личности Сына Божьего, не в силах вместить эту любовь.

Как бы довеском к рассказу об Иоанне Крестителе выглядит эпизод принятия крещения Иисусом, и это подчёркивает внешнюю малозаметность того, о чём идёт речь. Нам нетрудно представить, как много людей собралось в тот день на берегу Иордана, но совсем немногие среди собравшихся были способны понять, свидетелями какого великого события они оказались. Но и в этом проявилось умаление Иисуса, так трудно постигавшееся учениками, да так и остающееся для нас таинственным.

Таинственны и слова, сказанные Иисусом в ответ на сомнения Иоанна. В чём состояла та правда, которую предстояло исполнить нам, то есть им обоим, встретившимся на Иордане? Зачем безгрешный Иисус должен был войти в воды, смывающие грехи? Конечно, для того, чтобы принять на себя чужие грехи, и не только грехи тех давних иудейских жителей, но и грехи всех нас. Но не оставляет ощущение, что за ответом Христа стоит что-то ещё, ускользающее от поверхностного взгляда, но что евангелисту было важно передать нам.

То, что нам следует увидеть в глубинах Писания, Господь нам раскроет, ведь того, что необходимо для спасения и полноценной духовной жизни, Он не утаивает. Иоанн был первым, кому открылось, что на Иисуса при крещении спускается Дух Божий. Глазами Иоанна евангелист даёт и нам это увидеть, и мы верим: единение с Иисусом — это единение с Духом Божиим. И это важнейшее откровение всем нам было дано в тот день, когда Иисус неприметно пришёл на берег Иордана.

Совершаемое Иоанном крещение восходит духовно к предсказанию пророка Иезекииля, в котором Господь говорит устами пророка: «И окроплю вас чистою водою, и вы очиститесь от всех скверн ваших, и от всех идолов ваших очищу вас. И дам вам сердце новое, и дух новый дам вам; и возьму из плоти вашей сердце каменное, и дам вам сердце плотяное. Вложу внутрь вас дух Мой и сделаю то, что вы будете ходить в заповедях Моих и уставы Мои будете соблюдать и выполнять» (Иез 36:25-27). Здесь речь идет о сквернах, об идолах, о самом низком в сознании правоверного иудея. И одновременно о том, что крещением обретаем духа, обретаем силу выполнять заповеди Божии. Господь обещает дать нам это крещение. Дать. И вдруг Он Сам его принимает. Непонятно. На первый взгляд совсем не понятно. Зачем, если это нужно, чтоб очиститься от скверн? Ведь в Нем, даже и в Его земном обличии, нет ни тени греха! Одни современные исследователи полагают, что это проявление кеносиса, снисхождения до самых глубин, а точнее низов человеческого общества. Да, это так. Как верно и другое распространенное толкование, говорящее о том, что Христос принимает крещение для того, чтобы показать нам путь, по которому мы должны пройти, путь покаяния. Но есть и еще одно толкование. Оно принадлежит епископу Кассиану (Безобразову), одному из крупнейших библеистов 20-го века. Ведь Господь говорит (мы вновь возвращаемся к цитате из пророка) о чистой воде. Чистой, разумеется, в духовном смысле. А что делает воду чистой? Вот в этом и смысл принятия Христом крещения: Он, войдя в воды Иордана, освятил их Собою, соделал воду чистой. И при каждом новом крещении мы черпаем воду из того чистого источника. Прибавим еще о том, почему праздник еще называется Богоявлением. Это потому, что здесь впервые на страницах Евангелия Господь являет Себя во всей полноте Своей Триипостасной Сущности. И, наконец, два последних замечания. Первое. В синодальном переводе мы читаем, что Дух Божий является в виде голубя, но в греческом тексте употреблено слово перистера – женского рода, в виде голубки. Об этом мы не должны забывать, ибо это вытекает из Ветхого Завета, где сказано, что Дух Божий парил над миром, словами, принятыми для обозначения того, как птица парит над гнездом (Быт 1:2). И второе. Откровение же Сыновства восходит к исполнению пророчества Исаии (42:1).

Иисус приходит к Иоанну… Разве не удивительно, что Он приходит Сам, а не Иоанн к Нему? Но это Его стиль: отныне Он всегда и всюду будет приходить ко всем Сам. Всегда Первый и всегда неузнаваемый, хотя и ожидаемый.

Они узнают друг друга… Особый язык — язык любви к Писанию, язык, наполненный Писанием и состоящий из слов Писания. «Буду размышлять о пути непорочном: когда ты придешь ко мне?» (Пс 100:2) – это не только вопрос, но молитва и ожидание многих лет жизни Иоанна, многих поколений праведников. Ответ Иисуса насыщен словами псалмов. «Правда Его на сынах сынов, хранящих завет Его и помнящих заповеди Его, чтобы исполнять их» (Пс 102:17-18). И: «Блаженны хранящие суд и творящие правду во всякое время!» (Пс 105:3). И еще – «Основание слова Твоего истинно, и вечен всякий суд правды Твоей» (Пс 118:160). Наконец, слова благословения из Второзакония: «...он избрал себе начаток земли, там почтен уделом от законодателя, и пришел с главами народа, и исполнил правду Господа и суды с Израилем» (33:21). «Начаток земли» — это Сам Иисус. Его избрал Всевышний на особое служение, неслыханное и неповторимое. Отныне Он – камень преткновения до конца времен. Но Иоанн не споткнулся и не упал: узнав в Нем Мессию, он умаляется до конца, отдавая Ему все, даже своих любимых учеников. Они – Иоанн, будущий евангелист и апостол любви, и Андрей – немедленно приводят Симона, затем Филиппа и Нафанаила.

Ядро общины будущих учеников сложилось за несколько дней, сразу после Крещения. Кто еще был способен на такой неслыханно щедрый дар? Не следует ли услышать во многих притчах Иисуса о дарах намек на Иоанна? Это звучит и в словах Иисуса о лепте вдовы: «Истинно говорю вам, что эта бедная вдова больше всех положила; ибо все те от избытка своего положили в дар Богу, а она от скудости своей положила все пропитание свое, какое имела» (Лк 21:3-4). Иисус принимает этот дар от Иоанна, как и дар Крещения, потому что Ему надлежит «исполнить правду», порученную Ему Отцом Небесным: даровать людям Небо на Земле, ввести их в Царство Небесное. С этого времени об этом Он будет возвещать, проповедовать, учить многими притчами. И совсем скоро настанет момент, когда Он предложит абсолютно всем вход в это Царство как Новый Завет, заключенный в Его Крови.

Он Сам и есть Дверь в Царство Небесное.
Он Сам и есть Путь в Царство Небесное.
Он Сам и есть Истина, то есть суть будущей жизни в Царстве Небесном.
Он Сам и есть Жизнь, то есть Само Царство Небесное.

Но трагичен и страшен Его вопрос, обращенный к нам: «Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле?» (Лк 18:8).