Мысли вслух на Быт 6:1-7:10

Притча о Ное (которую многие читатели Библии воспринимают как рассказ о потопе) во многом загадочна, хотя самые интересные её загадки в глаза не бросаются. Впрочем, есть загадка, привлекающая внимание комментаторов на протяжении уже не одного столетия: кто такие упомянутые в притче «сыны Божии», «входившие» к «дочерям человеческим»? Тут разные толкователи выстраивают порой весьма остроумные богословские схемы — а ответ может оказаться куда проще, чем кажется.

Речь идёт об исторических реалиях, связанных с культом Великой богини, корни которого действительно уходят глубоко в предысторию. Неотъемлемой частью этого древнейшего культа была ритуальная проституция, и жрицы богини занимались ею обычно в состоянии экстаза, эротического и оргиастического. В таком состоянии им действительно казалось, что совокупляются они не с людьми, а с духами, которые принимали облик людей.

Читателям той эпохи, когда был написан Пролог Книги Бытия, это было совершенно ясно: ведь культ Великой богини сохранялся на Ближнем Востоке вплоть до окончательной христианизации региона. Именно поэтому пророки называли язычество развратом: их определение было вместе и буквальным, и символическим — духовный разврат в случае культа Великой богини дополнялся физическим. Неудивительно, что именно культ Великой богини стал символом всего худшего, что есть в языческой религиозности — и священнописатель использует его для описания той духовной ситуации, в которой оказалось человечество перед потопом.

На таком фоне Ной изображается, как единственный в своём поколении праведник, который, как о нём сказано, «ходил перед Богом». Что означает его «хождение», каким оно было, остаётся лишь догадываться: никаких подробностей в притче нет. Важно, однако, что именно это «хождение» Ноя перед Богом позволило миру не погибнуть окончательно. Сама же история потопа изображена автором Пролога несколько схематически, и даже символично.

Подробности были ему настолько не важны, что он (как уже давно заметили библеисты) использовал два разных рассказа о потопе, соединив их в один — причём так, что кое-где даже заметны «швы», отделяющие одну версию рассказа от другой. Эти «швы» священнописателя не смущают: он ведь пишет притчу о Ное, а не рассказ о потопе. Из притчи же становится очевидным, что выбор у человека был во все времена. Сегодня историки религии уже отказались от бывших когда-то популярными примитивных линейных схем религиозного развития человечества.

Теперь уже ясно, что монотеизм, когда-то считавшийся явлением исторически очень поздним, на самом деле корнями уходит так же далеко в историю, как и многие языческие культы — а значит, даже во времена предыстории человек мог выбирать, поклоняться ли Единому или предпочесть кого-нибудь другого. Ной же в таком случае становится образом собирательным — он оказывается символом всех праведников, ходивших перед Богом с древнейших времён и до наших дней, праведников, не знавших и (возможно) не знающих традиции, восходящей к Аврааму. Бог ведь никогда не оставляет никого из ищущих — независимо от того, где и когда им довелось жить.

Рассказ о развращении рода человеческого перед потопом вызывает исключительно много вопросов; мало какой отрывок из Священного Писания может с ним в этом сравниться. Но вот что удивительно: очевидные на первый взгляд, вопросы эти при ближайшем рассмотрении оказываются в значительной степени праздными. В самом деле, нас очень интересует, кто же такие сыны Божии, которые входили к дочерям человеческим; мы просто жить не можем, не выяснив, кто такие исполины, издревле славные люди. Хотя что изменится для нас в зависимости от того или иного ответа?

Библейское повествование здесь, как и во многих других местах, использует брак как символ отношений человека с Богом — и это весьма многозначительный символ. Религиозное поклонение оказывается сродни тому сущностному соединению разных существ, каким является брак. Характерно, что человек при этом выступает как женственное начало, нуждающееся в защите и в том, чтобы объект поклонения взял на себя ответственность за человека. Стало быть, речь идет о событиях религиозной истории. Сынами же Библия чаще всего в переносном смысле называет причастных природе кого-то или чего-то. Таков смысл многих библейских выражений — от «Сына Человеческого» до «сынов противления». Сыны Божии, упомянутые в начале 6-й главы книги Бытия, — существа, причастные нематериальной, духовной природе; попросту говоря — бесплотные духи. Таким образом, перед нами рассказ о возникновении язычества, о том, что человек, «осуетившись в умствованиях», как выражается апостол Павел, начал поклоняться тварным духам, вместо того, чтобы поклоняться Единому Богу. От этого и появились на земле исполины — люди, обладающие благодаря союзу с этими духами необычными (и непредусмотренными Творцом) для людей возможностями. Вот, собственно, и все. Но в рассказе бытописателя важно отнюдь не только это.

Читая о том, что привело к потопу, нельзя не обратить внимание на слова, которые бытописатель вкладывает в уста Создателя. «Не вечно Духу Моему быть пренебрегаемым человеками», — говорит Он, когда возникает язычество. Это грандиозное, поразительное обетование, в котором нам явлена великая милость Божья. Ведь говоря, что совращение человеческого рода в великий обман будет временным, Господь обещает тем самым победить и прекратить это безумие. Более того, воля Его в том, чтобы союз любви связал человека с Самим источником жизни мира — с Духом Святым. И Всемогущий полагает предел земной жизни людей для того, чтобы дать нам возможность встретить Его лицом к лицу! Какая неожиданная мысль! Писание говорит о том, что Бог не сотворял смерти — здесь же речь идет о том, что Он еще и желает возвратить к вечности отпавшего от нее человека.

Нельзя не обратить внимание и на слова: «...раскаялся Господь, что создал человека...» Обычно мы думаем, что Бог, как незадачливый инженер, пожалел о том, что Он «натворил» — нет, дело, конечно, не в этом. Даже предательство человека не в силах превзойти волю Бога о том, чтобы даровать нам жизнь. Ключевые слова в этой фразе дальше, где бытописатель говорит о том, что Господь «восскорбел в сердце Своем». В молитве, приписываемой царю Манассии (2 Пар. 36:22а слл), говорится о Боге: «Ты Господь вышний, благий, долготерпеливый и многомилостивый и кающийся о злобах человеческих»; эта цитата вошла в одну из молитв таинства покаяния. Вот о чем говорит Писание: Господь скорбит о зле, которое мы совершаем. Скорбь и раскаяние «о злобах человеческих», о которых говорит бытописатель в 6-й главе — пророчество о Крестной молитве, в которой Господь говорит: «Прости им, Отче, ибо не ведают, что творят». Вот эта тайна милосердия — главное в сегодняшнем отрывке. Человеческое понимание раскаяния, свойственное и нам, и бытописателю, не должно мешать нам прикоснуться к ней.

Вопрос о «сынах Божиих» и «дочерях человеческих» издавна занимал комментаторов, так же, как и вопрос об упомянутых в притче о Ное «исполинах». В «исполинах» многие не без оснований видели хорошо известных по древней ближневосточной мифологии титанов или гигантов, делая на этом основании вывод о том, что объяснение тайны «сынов Божиих» и «дочерей человеческих» также нужно искать в образах, восходящих к мифам. Но так ли это? Ведь автор Книги Бытия, судя по всему, что мы о нём знаем, вовсе не собирался ограничивать себя в том, что касается используемых им образов или сюжетов. Для своих притч он использовал и исторические реалии, и древние мифы, и им самим придуманные аллегории. По-видимому, и в данном случае он апеллирует не только к мифу, но и к истории, в частности, к истории повсеместно распространённого на Ближнем Востоке с древнейших времён культа Великой богини. Именно в контексте этого культа, в частности, в связи с практикой имевшей место в святилищах Великой богини ритуальной проституции, получают своё объяснение образы «сынов Божиих», которые «входили к дочерям человеческим». А для пророков этот культ был символом всего худшего, что было в языческом мире, наглядным примером разврата как физического, так и духовного, хуже которого, наверное, могла быть в их глазах лишь практика человеческих жертвоприношений. Неудивительно, что священнописатель использует смысловые коннотации, связанные с культом Великой богини, для того, чтобы изобразить перешедший все границы разврат допотопного человечества. Разврат, который не мог не закончиться катастрофой.

Казалось бы, если целью Бога было уничтожить всё живое, какой смысл был в том, чтобы сохранить жизнь не только праведнику, но и всем животным, какие были тогда на земле? Или речь всё же идёт не просто об уничтожении всего живущего, а о чём-то другом? Если так, то о чём же? Первое, что приходит на ум — Бог решил начать всё с чистого листа. А для этого Ему нужен праведник с его семьёй и те животные, которых придётся спасать вместе с ним, ведь другого способа уберечь их от потопа нет. При этом речь идёт, фактически, о спасении того самого мира, который существовал до потопа. Но может ли такое спасение привести к чему-то иному по сравнению с тем, что было на земле прежде? Ведь люди остаются теми же, а значит, и мир останется таким же, как был, он останется миром, «лежащим во зле». Тогда в чём же смысл происходящего? И есть ли он? Если Сам Бог, заключая завет с праведником, отказывается от уничтожения человечества, при этом признавая, что «все намерения сердца человеческого — зло от юности его»? Ведь в таком случае никакого провиденциального смысла в потопе быть не может! А что, если потоп — лишь попущение? Такое же, как и всякое стихийное бедствие, так или иначе затрагивающее человечество? В таком случае говорить надо уже не об эксперименте, который Бог ставит над людьми, а о том, что Он не оставляет намерений спасти человечество, несмотря на всю его греховность. А потоп, как и всякое стихийное бедствие, обрушивающееся на головы людей — следствие греха, но отнюдь не наказание за грех: ведь стихия не отличает грешника от праведника, которого Богу приходиться от этой стихии спасать.

Нам сложнее всего понять слова о том, что Господь может раскаяться. Нам кажется, что это чисто человеческое. Но некоторые толкователи призывают нас не очень буквально относиться к этому антропоморфизму. Однако в нем очень много того, что на самом деле есть, и мы это чувствуем: Господь очень трепетно и сердечно относится ко всему, что происходит на земле. И это неизменная сторона любви — гнев. На того, кто нам безразличен мы, как правило, не гневаемся. Мы не должны рисовать Бога как доброго волшебника. Драма мира гораздо сложнее, чем содержание большинства мировых эпосов и сказаний, да и просто сказок, где добрые волшебники борются со злыми. Ведь что может быть более жестокого, чем послать Своего Сына на Крест?! Слово «добро» оказалось затерто, наверное, лучше сказать так. Но при этом Бог - высшее благо.

Если мы верим, наша вера становится для нас подобием ковчега. «Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Евр 11:1) Именно этой замечательной мыслью открывается глава апостола, в которой он говорит о вере патриархов. И первый из них Ной (Евр 11:7). Именно вера, полное доверие заставляет Ноя бросить все дела обыденной жизни, дела порой такие насущные, важные, от которых трудно оторваться, и заняться построением ковчега. Какую надо иметь уверенность в невидимом еще потопе, чтобы послушаться Божиих слов!

Но в то же время, если мы верим, мы сами становимся ковчегом для нашей веры. В котором она плывет по реке поколений. И мы стараемся уподобиться Пресвятой владычице нашей Богородице, которая стала «ковчегом, позлащенным духом» (Акафист Пресвятой Богородице, икос 12) для Христа.

Многие комментаторы задавались вопросом: как могли поместиться в ковчеге все те животные, которых Бог решил спасти от потопа? Священнописателя же, как видно, этот вопрос не волнует вовсе: он не вдаётся в подробности, допуская даже разночтения, в одном отрывке упоминая по одной паре каждого вида животных, а во втором, который входит в сегодняшнее чтение, — по семь пар чистых (т.е. кошерных) животных и по одной паре животных нечистых (т.е. некошерных). Такие разночтения вполне допустимы, если речь идёт не об истории, а о притче. Но в каждой притче есть свой смысл, как должен он быть и в упоминании о различии между количеством чистых и нечистых животных. Конечно, общая логика священнописателя исключает возможность знания Ноем тех законов, которые были даны Богом Моисею или кому-то из его преемников. Но Бога Ной знает, и речь идёт, несомненно, о том же самом Боге, Который много позже открывался Аврааму и Моисею. А значит, и Тора, закон Божий остаётся одним и тем же. Ведь Тора — не просто законодательство, однажды данное Богом Своему народу, Тора — объективный закон, описывающий отношения между Богом и человеком и те духовные закономерности, которые эти отношения регулируют. А значит, Тора существует, как минимум, столько же, сколько существует сам человек. Конечно, Торы в том виде, в котором она была дана Богом Моисею и его преемникам, Ной знать не мог, но ему могло быть открыто Богом нечто, относящееся к его конкретной ситуации, требующей конкретных решений. Так, как, быть может, открывал и открывает Он нечто и другим язычникам, искавшим прежде и ищущим сегодня праведного пути. Ведь, как говорит Павел, у язычника Тора написана в сердце. А кроме Бога написать её некому.

Всё жизнеописание Ноя сводится к одной фразе: Ной был праведен среди своих современников и ходил перед Богом. А потом — потоп. И завет. И чудесное спасение. И новая жизнь на новой, очищенной от греха земле, на которой всё начинается сначала, в том числе, увы, и грех. О том, как именно Ной «ходил перед Богом», мы, наверное, теперь уже ничего не узнаем. Зато мы знаем из св. Писания о результатах этого «хождения». И первый результат заключается в том, что Ной прекрасно слышит Бога. Как именно, мы тоже, наверное, не узнаем, но то, что он слышит и понимает Бога, несомненно. Но одного слышания и понимания мало. Каин тоже слышал Бога и прекрасно Его понял, но поступил по-своему, сделав прямо противоположное тому, к чему призывал его Бог. Ной же, услышав, не колеблется ни секунды: для него воля Божия — единственно правильный и единственно возможный выбор. А кроме этого, разумеется, верность раз сделанному выбору, следствием которого становятся упорство, настойчивость и постоянство. Легко себе представить, как должны были смотреть и что думать окружающие о человеке, который посреди полного благополучия (нравственное разложение не в счёт, его большинство обычно неблагополучием не считает) не только предупреждает о грядущей катастрофе, но и всю жизнь полагает на то, чтобы к ней подготовиться. Не поддаться общему настроению, не обращать внимания на насмешки и продолжать своё дело в такой ситуации можно было, лишь будучи абсолютно уверенным в том, что предупреждениям и обещаниям Божьим можно доверять безусловно. Ной, как видно, в этом и не сомневается, сам действуя с той же неуклонностью и постоянством, с каким Бог реализует Свои замыслы. И, в конце концов, он сам становится частью плана Божия: Бог заключает с ним союз-завет, благодаря которому впредь мир уже никогда больше не погибнет в водах потопа. Так с участием праведника человечество сделало первый шаг по пути спасения.

Когда люди в своем безбожии и внутренней опустошенности порождают вокруг себя хаос, такой, что земля больше не может его вынести и наступает катастрофа, что остается тому, кто способен слышать Творца? Ответ парадоксален: посреди хаоса потопа отдаться на волю неизвестности. Ной должен не искать убежища, а войти в сердцевину стихии, чтобы преодолеть ее — построить корабль и надеяться на Бога. Это, пожалуй, первый библейский пример веры — когда человек не надеется на себя, не строит дом или город на твердой почве, а сооружает свой дом без всякого видимого фундамента, чтобы он смог в нужный момент оторваться от земли и оказаться в ладонях у Бога. Вера, в сущности, и есть построение дома на твердом основании (ср. Мф 7:24), тверже которого нет ничего ни на земле, ни на небе.

Спасение человечества от потопа показано автором притчи вполне символично: люди и животные спасаются в ковчеге — на корабле, построенном Ноем по Божьему указанию. Буквалисты и библейские критики сломали немало копий, пытаясь доказать — одни абсолютную историческую достоверность рассказа, другие столь же полную и абсолютную его недостоверность и невозможность описанных священнописателем событий.

Между тем автор вовсе не собирался описывать события буквально: ведь и сам рассказ о потопе он заимствовал из мифа, не им придуманного, как бы заранее давая понять читателю, что его рассказ носит символический характер, что воспринимать его надо как миф, а не как летопись. Однако миф для человека времён Вавилонского плена не то, что миф для нас. Для нас сегодня миф представляет собой нечто в роде сказки или легенды, а их мы воспринимаем как своеобразное литературное произведение, где вымысла может быть столько же, сколько в сказках Ш. Перро или братьев Гримм.

Для древних между тем миф был описанием реальности, но описанием символическим. Символ — не то, что аллегория или вымысел, он не произволен, символы образуют своего рода язык, элементы которого в отношении своей интерпретации допускают произвола не больше, чем слова всякого естественного языка. Потоп и корабль, в котором спасаются люди вместе с животными — мифологема, хорошо известная древним, будь то египтяне, шумеры или греки.

Рассмотренная как история, такая мифологема действительно выглядит нелепо; при прочтении же её именно как мифологемы, как фразы, написанной на символическом языке, мы получим смыслы, уже вовсе не нелепые и как раз те, которые хотел донести до нас священнописатель. Речь идёт о единстве и цельности всего человеческого рода, о Божьем замысле, где воля и попущение соседствуют друг с другом. Потоп — скорее Божье попущение, чем Божья воля.

Бог не хочет гибели людей — но человечество не может существовать дальше в том духовном состоянии, в котором оно оказалось перед потопом. Бог же сохраняет человечество — в лице праведника и того мира, который помещается с ним в его корабле, построенном по Божьему указанию. Человечество не просто спасается, оно очищается и возрождается. Или, по крайней мере, получает новый шанс начать свою историю с чистого листа — а чем этот лист станет, зависит от людей.

Итак, Господь посмотрел на всё это безобразие и пришёл к выводу, что напрасно старался. Создавал мир, заботился о нём — а люди это приняли как должное и забыли о Творце. Что же дальше? А дальше... Всякое зло, как брошенный вверх камень, возвращается и падает на бросившего его. До какого-то момента Господь подставлял руки и защищал людей от этих камней — последствий их грехов. Но вот наступил момент, когда Он решает убрать руки. Нечестно, несправедливо? А почему, собственно? Ведь речь идёт о ситуации, когда люди всем своим поведением отвергают Бога. И Господь избирает одного человека — точнее, одну семью. Рискнём предположить, что избран не просто тот, кто был особо симпатичен Богу. Вероятнее всего, Ной просто был единственным, кто был способен услышать Его голос! Итак, Бог говорит с тем единственным, кто слышит Его. И если бы нашлось достаточно людей, готовых слушать, вероятнее всего, не было бы никакого потопа. А в той ситуации Господь сделал единственное, что было возможно — Он предупредил об опасности единственного, кто слушал, и по вере его защищал от воды хрупкое судёнышко, на котором Ной спасал свою семью и зверей. Сказка, притча, образ? А так ли важно, каковы были масштабы затопления Междуречья в неведомо давние годы до нашей эры? Важнее другое — в этой истории в очередной раз нам даётся возможность посмотреть, как действует Господь. И основной вывод, который можно сделать, прост: основа отношений с Богом — готовность слушать и доверие.