Мысли вслух на Быт 1:1-2:2

Библейский рассказ о сотворении мира полон внутреннего драматизма. На первый взгляд он может показаться размеренным повествованием о череде сменяющих друг друга дней, из которых каждый составляет целую эпоху, в конце которой появляется тот мир, который мы знаем и в котором живём. На самом же деле перед нами не рассказ, а поэма, поэма о мире, где хаос борется с порядком, свет — с тьмой.

Творение — не спокойно-размеренный процесс, оно происходило в постоянной борьбе с теми силами, которые, противопоставив себя Богу, поставили себе целью разрушить Божий план. Символом хаоса в поэме становится вода: вначале, в прологе, в первых двух стихах, она лишь упоминается, как часть земли, оторванной от неба, земли, утратившей своё единство с большим Божьим миром. Затем, во второй день, она врывается в мир бурным потоком, помрачая тот свет присутствия Божия, который озарял этот мир в первый день творения.

Но Бог не отступает от Своих планов. Он не иссушает воду, он лишь направляет её в правильное русло: на третий день вода даёт начало морям и океанам, а на шестой — порождает жизнь, которая станет главным орудием Бога в Его противостоянии силам тьмы и хаоса изнутри созданного Им и испорченного теми, кто Ему противостоит, мира. Так действует Творец, преображая хаос, обращая его из силы тёмной и слепой в силу светлую и животворящую, без которой немыслимо творение.

Это и не удивительно: ведь мир, даже испорченный дьяволом, остаётся всё же Божьим миром. Бог в силах создать и воссоздать, Он может исправить всё, что оказалось испорчено Его врагом. А враг не может ничего, он не может даже воспользоваться плодами своих усилий, которые ускользают у него из рук, когда хаос становится водой, порождающей жизнь. Он может быть царём и владыкой лишь в своём собственном мирке, отделённом от большого Божьего мира, по сравнению с которым составляет исчезающе малую величину. А нам, людям, остаётся лишь выбрать между двумя мирами и двумя путями: путём жизни и путём смерти.

Библейская Поэма творения напоминает космогоническую поэзию языческого мира. И в Египте, и в Вавилонии, и в Греции были похожие произведения, описывавшие происхождение мира, его возникновение из хаоса и превращение в космос, стройный и гармоничный. Этот процесс и называли космогонией. На первый взгляд может показаться, что священнописатель просто создал некий яхвистский вариант обычной космогонической поэмы, приписав Богу то, что языческие авторы приписывали богам или природным стихиям. Но на самом деле это не совсем так. Язык и образно-символический ряд библейской поэмы действительно напоминает язык и образно-символический ряд ближневосточной космогонической поэзии. Но есть в библейской поэме и существенные отличия от космогонической поэзии язычников.

И прежде всего бросается в глаза начало поэмы, её первые два стиха. Космогонии египтян, вавилонян и греков все начинаются с описания хаоса, иногда в образе великого океана, существующего извечно. У библейского же автора Бог с самого начала творит мир как космос, а не как хаос. Священнописатель говорит о Боге, творящем «небо и землю». Эти слова разные комментаторы интерпретировали по-разному, но во всяком случае очевидно, что выражение «небо и земля» описывает всё мироздание в целом, притом мироздание не хаотичное, а вполне упорядоченное.

Бог не творит хаоса, Он творит космос. Образы, напоминающие о хаосе, появляются лишь во втором стихе поэмы, где говорится о «земле», рассматриваемой как бы отдельно от того целого, в которое она входит. Тут действительно появляется возможность хаоса: если цельное, сотворённое Богом мироздание разорвать на части, то в таких оторванных от целого частях вполне может воцариться хаос. Но Бог хаоса не хочет и не творит.

Его воля присутствует в мире постоянно, каждый «день творения» определяется Божьим словом, определяющим Его замысел относительно этого дня и смысл происходящего. Конечно, в мире действуют силы природы, вложенные в него Богом. Но Бог не оставляет Своего творения, Он постоянно рядом, мир всё время находится под Его пристальным взглядом. И всё его становление — не случайность, не игра неких природных сил или пребывающих в мире духов, а осуществление замысла Божьего о мире, о том, каким он должен стать.

И в этом смысле мир с самого начала был задуман Богом как Его Царство. Ведь что же такое царство, как не власть царя, распространяющееся на некое место, где действуют установленные им законы? А мир с самого начала был именно таким местом. Местом, где царствует Бог. И если сегодня мир не весь и не всегда таков, то это не норма, а лишь отклонение от неё. Отклонение, которому Бог раньше или позже положит конец. Об этом вся Библия. Как священная история и как история Откровения. И как история Спасения тоже.

При чтении поэмы о сотворении мира сразу же бросается в глаза её своеобразный драматизм. В самом деле: в первый день мир весь пронизан тем светом присутствия Божия, которое в яхвистской традиции известно под именем «славы Яхве» или «славы Господней». Оно сопровождает народ на всём протяжении его истории; а в первый день, по слову священнописателя, этим светом сияет весь мир, и тьме в нём места нет. А затем, во второй день, мир захлёстывает вода, та самая вода, о которой говорится во введении к поэме, в тех первых двух стихах, что предшествуют описанию шести дней творения. Но во введении вода появляется лишь во втором стихе, там, где земля оказывается отделённой от неба; в первом стихе, где она с небом составляет одно целое, воды нет. А ведь вода — символ хаоса и тёмных сил, противостоящих Богу, так во всех мифологических мирах всех народов древности, так и в Библии. И тогда оказывается, что сотворение мира, каким мы знаем его сегодня, было не простым и не лёгким, оно происходило вопреки сопротивлению тех противостоящих Богу сил, которые пытались помешать Ему в осуществлении Его замыслов, быть может, задолго до появления не только человека, но и того мира, в котором мы живём сегодня. И человеку неизбежно предстояло в свой срок стать участником этого противостояния.

Эти слова — самые первые в Библии, с них начинается все библейское повествование, и они содержат поразительное и весьма важное откровение. Уже одно то, что мир имеет начало, во многом определяет наше отношение и к миру, и к своей жизни. Мир, в котором мы живем и частью которого являемся, возник из ничего, был сотворен по воле Творца. Это дает нам возможность думать, что и мир, и мы сами не являемся нелепой игрушкой слепых сил. Напротив, в основе нашего бытия лежит замысел Всемогущего Бога. Свт. Василий Великий в 4-м веке писал, что поскольку мир имеет начало, то, несомненно, будет иметь и конец. По мнению святителя, начало мира уже свидетельствует о том, что у мира (и у нашего существования) есть цель, и настанет день, когда эта цель будет достигнута.

Пусть сегодня мы только верой прикасаемся к Божьему замыслу, только верой входим в завершение истории тварного мира. Но в первых же строках Библия говорит нам о том, что Дух Божий присутствует и действует в мире, в нашей жизни. Точный перевод позволяет сравнивать движение Духа «над водами» с полетом птицы над гнездом, в котором растут ее птенцы. Слово Божие говорит о бездне, о хаосе, которым остается тварь без Божьего вмешательства. Но Дух Божий присутствует и действует — и в этом нам дается предчувствие Его победы.

Нередко начинающие читатели Библии задают себе и другим вопрос: о каком свете идёт речь? И как свет мог появиться раньше светил, сотворённых лишь на четвёртый день? Конечно, можно было бы много и долго рассуждать о том, что свет как физический феномен мог существовать в только что появившейся вселенной до формирования звёзд, что ничего удивительного в этом нет и привести ещё много тому подобных аргументов. Но вот нужно ли? Будь первая глава Книги Бытия, эта замечательная поэма о сотворении мира, очерком естественной истории, такие аргументы были бы, вероятно, совершенно необходимы. Но вряд ли автор Торы собирался писать книгу о естественной истории. Его, судя по содержанию Пятикнижия, интересовала прежде всего история священная, история откровения, а всё остальное было для неё лишь фоном. И свет в таком контексте, наверное, означал, прежде всего, присутствие Божие: ведь все библейские теофании так или иначе со светом связаны, сияющее присутствие сопровождает народ на всём протяжении его истории, да и служение Самого Спасителя тоже нередко сопровождается такого же рода светоносными богоявлениями. И тогда становится понятнее, что имел в виду священнописатель: он не описывает, как был устроен мир сразу после сотворения, он лишь говорит, что творение всё, до последнего атома было пронизано сиянием присутствия Божия. Таким был мир до падения, до тех катастроф, из которых, к сожалению, в значительной мере состояла вся его последующая история.

Известен традиционный вопрос, который атеисты задают христианам, да и другим верующим тоже: если светила были сотворены только на четвёртый день, откуда же появился свет в первый день творения? Кончено, на него не так уж трудно ответить, даже оставаясь в рамках сугубо научных представлений: ведь свет, как физический феномен, действительно существовал во вселенной до формирования таких небесных тел, как звёзды и планеты. Можно ответить и по-другому: речь в описании первого дня творения идёт вообще не о физическом свете, а о том сиянии, которое сопровождает богоявления, описанные в библейских книгах. И то, и другое будет правдой. Но ведь автор Пятикнижия писал не естественнонаучный труд и не богословский трактат. Он написал поэму о сотворении мира Богом, поэму, где смысл неотделим от образов, в которые заключён. А на уровне образного ряда между первым и четвёртым днём творения действительно существует прямая и непосредственная связь. На второй день творения в мир хлынула вода: это хаос вторгся в прежде гармоничное и совершенное творение. Но Бог противостал силам хаоса, и в процессе этого противостояния сотворил тот мир, который знаем сегодня мы. А появление светил становится своего рода победой над хаосом, быть может, ещё не окончательной, но всё же победой: ведь теперь, как и в первый день, день снова отделяется от ночи, хотя, по-видимому, и не так, как это было вначале. Наш мир — не тот, что был изначально, он пережил некую катастрофу, о масштабах которой мы можем лишь догадываться. Но Бог не оставляет его на произвол тёмных сил, Он вмешивается в события с тем, чтобы изменить их ход и спасти Своё творение. И человек, по замыслу Бога, должен был стать Его помощником в осуществлении этого замысла.

В сегодняшнем ветхозаветном чтении есть очень яркий стих, в котором действительно много сказано о сущности человека. «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их». Посмотрите: Бог сотворил человека — мужчину и женщину. Ну элементарного знания арифметики достаточно, чтобы подсчитать: мужчина и женщина — это два человека, а не один! И вот отсюда следует сразу несколько выводов. Во-первых, очевидно, что речь идёт о человечестве, людях, а не об «одном экземпляре». Во-вторых, для Бога важно, что это человечество не могло бы состоять только из мужчин или только из женщин. Размножение здесь ни при чём, для Бога не проблема создать существо, размножающееся делением или почкованием. Речь идёт именно о том, что полнота свойств человека проявляется во взаимодополнении. В-третьих, такое уточнение различия мужчины и женщины сделано только для человека. Про животных не говорится «самцов и самок сотворил их». И это означает, что психологические и духовные различия мужчины и женщины имеют большую ценность и большее значение, чем различия между животными разного пола.

Человека и животных, в том числе животных домашних, Бог творит в один день. Так в чём же всё-таки качественное различие между человеком и другими сотворёнными Богом живыми существами? Наверное, прежде всего в том, что все живые существа, кроме человека, созданы в соответствии с той или иной схемой, «по своему типу», как говорит об этом автор Пятикнижия (Синодальный перевод: «по роду их»), а у человека нет никакого собственно человеческого «типа», он творится Богом не по схеме, а по собственному Его, Бога, образу и подобию. Разница очевидна: ведь любая схема, даже самая совершенная, всё же ограничена и конечна, бесконечен и безграничен лишь Сам Бог, эти схемы создающий. Все живые существа, даже самые совершенные, так или иначе запрограммированы, и речь может идти лишь о той или иной степени сложности разработанной для них Богом программы. А вот для человека Бог никакой единой программы не разработал, человека Он создал так, чтобы вести его лично, каждого по индивидуальной программе, разработанной специально для каждого конкретного человека. Если бы такие программы стали разрабатывать мы, повторы и шаблоны были бы неизбежны. Но Божие творчество бесконечно разнообразно, поэтому и в человечестве нет двух идентичных личностей. Унификация, шаблон, повторяемость — всё это вошло в человеческую жизнь после грехопадения, после которого человек стал животным гораздо больше, чем был вначале. Наверное, поэтому так силён в духовно здоровом человеке протест против шаблонности и унификации: он чувствует, что всё это уводит его в сторону от того, чем Бог предназначил ему быть. Уводит туда, где он становится всё меньше похож на образ своего Творца.

Мы читаем сегодня очень дорогие нам слова о подобии нашем нашему Творцу. Мы созданы по Его подобию, в нас запечатлен Его образ. От этой мысли сердце радуется и множатся силы жить. Наверное, это высшая из всех правд. Но давайте задумаемся, а почему нам Церковь именно сейчас предлагает вспомнить эти слова, сейчас, когда мы стоим при дверях Великого поста, времени покаянной молитвы, в которой мы должны осознать напротив свое полное ничтожество, греховность, падшесть? Помните, как восклицает Господь в сердцах в Псалтири: «вознепщевал еси беззаконие, яко буду тебе подобен». Мы были созданы по Его подобию, а Он не хочет теперь быть нам подобен. Мы растратили это подобие? Да. И мы понимаем это. «Правда Твоя, Боже, до превыспренних; великие дела соделал Ты; Боже, кто подобен Тебе?» (Пс 70:19) Ни среди богов, ни среди сынов Божиих нет теперь подобных Богу (Пс 88:7). Но все-таки никто не отменял слов о подобии. И напротив, Церковь нам напоминает сейчас о них. Огромное напряжение, просто на разрыв, как струна натянутая между Небом и землей, между этими двумя полюсами: подобие и не-подобие. Но именно это отличает нашу веру от греческой или римской мифологии, где боги созданы по образу человека. И именно в этом напряжении суть поста.

Завершая сотворение мира, Бог смотрит на Своё творение и любуется им. Конечно, этот образ можно было бы понять и совершенно буквально. В самом деле, мир, ещё не испорченный грехопадением, должен был быть прекрасен, он был действительно совершенным творением. И если всякому мастеру радостно смотреть на сделанную им красивую вещь, которая ему действительно удалась, удивительно ли, что Бог любуется созданным Им миром и радуется Своему творению? Но есть и иное, на что указывает смысл еврейского слова, в Синодальном переводе передаваемого словом «хорошо». В еврейском оригинале здесь присутствует понятие законченности, завершённости и осмысленности. Мир хорош тогда, когда всё в нём имеет свой смысл и свою цель. Бессмысленный и никому не нужный природный или исторический круговорот с точки зрения авторов библейских книг приходится считать скорее проклятием, чем благословением. Таким — бесцельным и бессмысленным — мир быть не должен, Бог его таким не задумывал и не творил. Конечно, никакая воля, даже противостоящая Богу, не хочет, чтобы существование мира было бесцельным и бессмысленным. Просто у тех, для кого человек — лишь пища, нет намерений раскрывать перед своими жертвами цель и смысл существования мира, каким они эту цель и этот смысл видят. А Бог не считает нужным скрывать от человека ничего. Он прямо говорит нам о том, что Он сотворил мир не просто так. И приглашает нас участвовать в осуществлении Своих планов и замыслов. Свободно, сознательно и ответственно.

Весь описанный в первой главе книги Бытия процесс Сотворения мира сопровождается этим рефреном: «Хорошо!» И, наконец, в конце последнего, шестого дня звучит: «Вот, хорошо весьма». Так оценивает Бог результаты Своего труда. Не доводилось ли вам встречаться с противоположной оценкой этого мира? Конечно, всегда можно возразить, что Бог все сотворил хорошо, а человек потом, встав на путь грехопадения, все испортил. Но тогда можно получить еще несколько вопросов. Можно ли считать хорошим то, в чем заложены семена последующего «плохого»? Неужели Бог ставит Себе высшую оценку за промежуточный результат? Неужели Бог может отправиться отдыхать, не завершив работу? А если эта работа завершена, то она несовершенна, раз ее можно изуродовать до такой степени. А ведь Творение должно быть в конце концов совершенным, раз его совершает совершенный Бог!

На все эти вопросы можно ответить встречным вопросом: «А разве Бог устранился от дел? Разве весь опыт отношений Бога с человеком, явленный нам в Священном Писании, не говорит о том, что Бог продолжает действовать?» Так что в этом смысле Творение не завершено, просто, появившись в сотворенном мире, человек тоже участвует в этом процессе, чаще мешая, чем помогая Богу. Но с приходом в мир совершенного Богочеловека, Христа, в противостоянии созидания и разрушения произошел перелом, так как во Христе человек начинает со-трудничать с Богом, постепенно приближая тот конец Творения, о котором все смогут сказать в согласии: «Вот, хорошо весьма!»

В поэме сотворения Бог каждый Свой творческий акт оценивает, как «хороший». «И увидел Бог, что это хорошо» повторяется рефреном в описании каждого дня творения, иногда и не однажды, как к примеру, на третий и на шестой день. А в конце, когда мир закончен, Бог смотрит на Своё творение, и, по слову священнописателя, находит его «вполне хорошим». На первый взгляд это может показаться странным. Одно дело человек, которому его работа может удаться или не удаться: тут взгляд мастера на сделанное им со стороны и констатация того факта, что работа удалась, вполне уместны. Богу Его дело не удаться никак не может, пересматривать сделанное в поисках ошибки Ему не приходится. Полюбоваться на хорошо сделанную работу всегда радостно; но только ли в этом дело?

Соответствующее еврейское слово, переводимое обычно, как «хороший», на самом деле довольно многозначно: оно означает не только «хороший», но также «законченный», «завершённый», «добротный», причём предполагается, что созданная мастером вещь вполне соответствует тому замыслу, с которым она создавалась. Так и мир: он не просто красив и совершенен, он и ещё и закончен, доведён до той полноты, в которой был задуман Богом, и ещё он добротен, всякая вещь в нём находится на своём месте, и всякая совершенна, такова, какой ей, по замыслу Божию, и надлежит быть.

Тут дело не в одном внешнем совершенстве. Мир совершенен ещё и в том отношении, что он существует не просто так, и всякая вещь в нём существует тоже не случайно. Бог задумал и создал мир, имея в виду некую цель, в осуществлении которой, по Его замыслу, должно было принимать участие всё творение, но в первую очередь человек.

Именно эта цель и делает мир осмысленным: если цели нет, смысла искать не приходится, бесцельное существование осмысленным быть не может. Конечно, цель эта известна не каждой сотворённой Богом вещи. Камню, дереву, даже животному она неизвестна и известна быть не должна.

Зато она известна человеку, единственному существу, сотворённому по образу и подобию Божию. Образ и подобие предполагают, помимо прочего, также и осмысленность существования: камень, дерево и даже животное могут соответствовать замыслу Божию, ничего не зная о смысле своего существования, предоставляя решать этот вопрос Богу, их сотворившему, и человеку, которому Бог передал их в управление.

Человек так существовать не может, не потому, что этого ему не позволяет его физическая природа, а потому, что такое его существование противоречит замыслу Божию о человеке, который должен понимать, кто он, откуда и куда идёт и зачем живёт в этом сотворённом Богом мире. Тогда и весь мир открывается человеку «вполне хорошим»; а иначе он навсегда останется для него ненужной и нелепой случайностью, применительно к которой не приходится говорить ни о смысле, ни о цели.

На первый взгляд библейская Поэма творения может показаться текстом чисто мифологическим, многие именно так его и рассматривают — как древний миф, попавший в Библию потому, что других вариантов космогонии — учения о происхождении мира — в древности не существовало. Есть, наоборот, и такие читатели, кто уверен: библейская Поэма творения — история, которую надо понимать буквально, так, как она написана.

Что же имеет в виду автор поэмы? И когда она была написана? Общепринятым среди исследователей Библии сегодня является мнение, что эта поэма, как и весь так называемый Пролог Книги Бытия (первые одиннадцать глав книги) появилась в Вавилоне во времена Вавилонского плена. В эти времена люди знали о мире уже вполне достаточно для того, чтобы отказаться от мифологической его картины. Дело явно не в том, что у автора не хватало средств для описания той реальности, которую он хотел описать.

Он просто использует традиционный язык так называемой космогонической поэзии своего времени — в его времена уже были поэмы, повествующие о происхождении и становлении космоса, и автор создаёт яхвистский вариант такой поэмы. Не случайно он начинает историю мира с Бога, творящего «небо и землю». Как бы ни понимать эти «небо и землю» (а понимали их очень по-разному), ясно одно: речь идёт о мироздании во всей его полноте и цельности.

Можно, разумеется, эту цельность разрушить — во втором стихе первой главы как раз и говорится о «земле», оторванной от «неба», о разрушенной цельности — тогда в мире появляется хаос. Точнее, в хаос погружается как раз оторванная от целого часть — она становится бесформенной и бескачественной («безвидной и пустой» Синодального перевода).

Именно такой и становится «земля», оторванная от «неба», часть мироздания, отделённая от целого. А затем разворачивается величественная картина творения — уже в пространстве и во времени, которые появляются вместе с самим творением. И творение это заключает в себе некую драму, которую автор поэмы не описывает прямо, но на которую намекает: вначале, в «первый день», творение всё пронизано светом — не физическим светом, а светом Божьего присутствия, которое в яхвистском духовном опыте нередко сопровождается сиянием.

А вот на «второй день» в мире что-то происходит: на смену сияющему «единому дню» (именно так: единому, а не первому в череде других дней) приходит хаос. В мир врывается вода — та самая вода, которая упомянута в описании оторванной от «неба» «земли», вода как символ хаоса. Бог же преодолевает этот хаос, полагая ему предел и творя мир как бы заново — внутри воды, созидая там, в созданном Им внутри хаоса пространстве, новый мир, в котором нам и довелось жить. Там, в этом новом мире, появится и человек, чтобы в свой черёд включиться в драму мироздания, где у него будет особая роль — и лишь от самого человека будет зависеть, как он её исполнит.

Читая о начале мира, нам необходимо помнить, что Книга Бытия, как и вся Библия, — написана не о прошлом, а о настоящем. Она отражает на особом древнем символическом языке те истины, которые никогда не изменятся, независимо от развития физики или истории. Этот короткий рассказ свидетельствует о неразрывной связи того, что окружает нас — света, воды, земли, деревьев и трав, рыб, зверей и птиц — с Тем, Кто стоит за всем этим, и Кто не является частью этого мира. Как передать эту тайну? Мир не сотворил себя сам, и не мы сотворили его — есть Тот, Кто отвечает за этот мир, Кто дарит миру существование и радуется о его красоте, видя, что он — «хорош весьма». Если научиться созерцать эту тайну, тогда все, что хорошо и красиво в этом мире, будет говорить нам о Нем, о Том, Кто сотворил мир в самом начале и подарил его нам.

В библейском рассказе о сотворении мира особенно интересны первые два стиха. Перед нами, собственно, не рассказ, а поэма, притом поэма, написанная символическим языком, которым нередко пользовались в древности. А два первых стиха представляют собой своего рода пролог к этой поэме. В самом деле, описание каждого из упоминаемых в поэме «дней творения» начинается словами «и сказал Бог» (Быт 1:3, 6, 9, 14, 20, 24), а заканчивается упоминанием «вечера и утра» (Быт 1:5, 8, 13, 19, 23, 25, 31). Иногда слово Божие звучит дважды за один «день творения», как, к примеру, в описании третьего и шестого дня (Быт 1:9, 11 и Быт 1:24, 26 соответственно), но общей структуры поэмы эти исключения не меняют. А вот первые два стиха поэмы не входят в описание шести «дней творения», они стоят особняком, предваряя его. Здесь нет ещё описания самого процесса творения, здесь есть лишь Бог, творящий «небо и землю». Разные комментаторы по-разному понимали эти «небо и землю»: одни думали, что речь идёт о той самой земле, что у нас под ногами, и о том самом небе, которое у нас над головой, другие считали, что священный автор имел в виду мир природы («землю») и мир духа («небо»). Но, как бы то ни было, никто не сомневался, что речь в первом стихе идёт о сотворённом Богом мире во всей его полноте. И действительно, в вечности Божией, не знающей времени, творение начинается и заканчивается в одно мгновение. Но в сотворённом Богом мире, где пространство и время абсолютно реальны, это мгновение творения превращается в «дни творения». Впрочем, уже комментаторы времён раннего Средневековья (и восточные, византийские, и западные) понимали, что речь здесь идёт не о днях в календарном смысле слова. Ведь в Библии «день Божий» или «день Господень» — прежде всего, день богоявления, когда Бог обнаруживает Своё присутствие в мире и вмешивается в историю, так, что день этот становится также и днём Суда (Ам 5:20, Иоиль 1:15, Зах 14:1). И тогда оказывается, что во времени творение становится чередованием «дня», когда Бог Сам вмешивается в естественные, природные процессы, направляя их дальнейшее развитие и закладывая нужные для такого развития возможности, и «ночи», когда эти заложенные Богом в творимый Им мир возможности раскрываются в соответствии с Им же, Богом, установленными для мира законами. Так, создавая мир, Бог не только даёт свободу человеку, но и природе в целом оставляет место для самостоятельного, относительно независимого существования. А ответственность за это существование Бог возлагает на человека (Быт 1:28).